Примерно полдня блуждали они, безуспешно пытаясь найти Не Ту Дверь. Три двери находят они, но за каждой лежат лишь белые кости.
— Интересно, а как у других дела? — спрашивает священник-воин.
— Лучше или хуже, а может быть, и так же, — отвечает другой и смеется.
Мадрак не смеется.
Наткнувшись на гору костей, Мадрак едва успевает заметить кинувшегося на него быка. Он поднимает посох, и начинается битва.
Он ударяет его меж рогов и сбоку. Он бьет его, колет, ударяет, отметает в сторону, борется с ним голыми руками.
Причиняя друг другу боль, они продолжают сражаться, пока наконец его не швыряют через всю комнату, Мадрак поднимается высоко в воздух и падает левым плечом на груду костей. Когда он пытается приподняться, он как бы погружается в заполняющий весь воздух рев. Опустив голову, минотавр кидается на него. Мадрак находит опору для ног.
Но тень черной лошади падает на сознание, и оно исчезает.
Он наклоняет голову и начинает читать Молитву Вероятной Смерти.
— Прекрасно, — фыркает его товарищ, когда Мадрак доходит до последнего «Аминь». — А теперь, толстячок, мне кажется, что мы с тобой нашли Не Ту Дверь. Я могу войти, не открывая ее, но ты этого не сделаешь. Что скажешь?
— Подожди минутку, — говорит Мадрак, наконец-то вставая. — Немного допинга, и я буду совсем как прежде, сильный. Тогда мы войдем вместе.
— Хорошо. Я подожду.
Мадрак делает себе укол и через минуту становится похожим на бога.
— А теперь покажи мне дверь, и давай войдем.
— Сюда.
И вот перед ними дверь, большая, настораживающая и бесцветная в лучах инфракрасного света.
— Открывай! — приказывает Тайфун, и Мадрак повинуется.
В бликах огня пес играет, теребя перчатку. Рост и размер у него примерно как у двух с половиной слонов, и он играет с игрушечной перчаткой, лежа на груде костей. Одна из голов принюхивается; когда внезапный сквозняк появляется из-за Не Той Двери, две головы начинают рычать, а третья роняет перчатку.
— Ты понимаешь мой голос? — спрашивает Тайфун, но ответного разума не светится за шестью красными глазами. Его хвосты начинают нервно подергиваться, чешуйчатые, сверкающие в свете огня.
— Приятный песик, — комментирует Мадрак, а тот открывает пасти, бьет хвостами и кидается на них.
— Убей его! — кричит Мадрак.
— Это невозможно, — отвечает Тайфун. — По крайней мере, в настоящее время.
Пара башмаков на алтаре
Наконец-то добравшись до мира Интерлюдии, входя через внезапно появившуюся зеленую дверь, которую поэт открывает прямо в темноту ночи, Оаким и Брамин оказываются в безумном мире многих дождей и религий. Налегке, стоят они на влажном торфе рядом с городом, окруженным ужасными черными стенами.
— Мы войдем сейчас, — говорит поэт, перебирая свою небесно-зеленую бороду. — Мы войдем через эту небольшую дверь слева, которую я заставлю для нас открыться. Затем мы загипнотизируем часовых или укротим тех, которые там могут присутствовать, и пройдем в самое сердце города, где находится храм.
— Чтобы украсть башмаки для Принца, — продолжает Оаким. — Это довольно странное поручение для такого, как я. Если бы только он не обещал назвать мне мое имя — мое настоящее имя — перед тем как я убью его, я не согласился бы сделать это для него.
— Я понимаю это, Лорд Рэндалл, сын мой, — говорит Брамин, — но ответь мне, что ты собираешься делать с Гором, который тоже убьет его и который выполняет сейчас другое его поручение только для того, чтобы ему представилась эта возможность?
— Убью сначала Гора, если понадобится.
— Психология всей этой ситуации просто восхищает меня, потому, я надеюсь, ты позволишь задать мне еще один вопрос. Какая разница, убьешь ты его или Гор? В любом случае он будет одинаково мертв.
Оаким задумывается, явно потому, что эта мысль впервые пришла ему в голову.
— Это моя миссия, а не его, — произносит он в конце концов.
— И тем не менее он умрет и в том и в другом случае, — повторяет Брамин.
— Но не от моей руки.
— Верно, но я не вижу здесь никакой разницы.
— Честно говоря, и я тоже. Но это мне поручили убить его.
— Возможно, и Гору тоже.
— Но не мой Господин.
— Но почему у тебя должен быть господин, Оаким? Почему ты не принадлежишь сам себе?
Оаким трет лоб.
— Я… не… знаю… Но я должен выполнить то, что мне велено.
— Понятно, — отвечает Брамин, и, пока Оаким отвлечен таким образом, крохотная зеленая искорка падает с кончика трости поэта на шею Оакима сзади.
Он шлепает себя по шее и чешет ее.
— Что?
— Местное насекомое, — говорит поэт. — Давай продолжим наш путь к двери.
Дверь открывается перед ними, когда поэт стучит по ней тростью, а часовые засыпают от короткой вспышки зеленого пламени. Оаким и Брамин идут вперед к центру города.
Найти храм очень легко, войти в него — совсем другое дело. Здесь, перед самым входом, стоят часовые, опьяненные наркотиками.
Они смело подходят и требуют, чтобы их впустили.
Восемьдесят восемь копий наружной охраны нацелены на них.
— Публичного восхищения не будет до дождя перед заходом солнца, — сообщают им.
— Мы подождем.
И они ждут.
Когда на закате начинается дождь, они присоединяются к процессии мокрых молящихся и входят в храм.
Пытаясь пройти дальше, они тут же натыкаются на трехсот пятьдесят двух опьяненных наркотиками стражников с копьями, которые охраняют вход во внутренний храм.
— У вас есть жетоны поклонников внутреннего храма? — спрашивают их.
— Конечно, — говорит Брамин, поднимая трость.
В глазах капитана они, видимо, являются обладателями таких жетонов, потому что им разрешают войти.
Затем, подходя ближе к Святая Святых, они задерживаются офицером во главе пятисот десяти опьяненных наркотиками стражников с копьями.
— Кастрированы или не кастрированы? — вопрошает он.
— Конечно, кастрированы, — отвечает Брамин красивым сопрано. — Освободи нам дорогу.
Глаза его сверкают зеленым светом, и офицер отступает.
Войдя внутрь Святая Святых, они видят пятьдесят стражников и шестерых странных священников.
— Вот они, на алтаре.
— Как мы добудем их?
— Желательно бы украсть, — говорит Брамин, протискиваясь ближе к алтарю, — до того, как начнется показ службы по телевизору.
— Как мы их украдем?
— Может быть, нам удастся подменить их на наши башмаки и выйти в них отсюда?
— Мне это подходит.
— Тогда предположим, что их украли пять минут назад?
— Я тебя понимаю, — говорит Оаким и наклоняет голову, будто произнося молитву.
Служба начинается.
— Хайль, Башмаки, — шепелявит первый священник, — носящиеся на ногах…
— Хайль! — поют остальные пятеро.
— Хайль, хорошие, добрые, благородные и благословенные Башмаки!
— Хайль!
— …которые появились у нас из хаоса.
— Хайль!
— …просветить наши сердца и окрылить наши души.
— Хайль!
— О, Башмаки, которые поддерживали человечество на заре цивилизации…
— Хайль!
— …Бесподобные пропасти, окружающие ноги…
— Хайль!
— Хайль! Чудесная, удивительная кожа!
— Мы восхищаемся вами!
— Мы восхищаемся вами!
— Мы поклоняемся вам во всей полноте Вашего Сияния!
— Слава!
— О, чудесная обувь!
— Слава!
— О, поступь подошв!
— Слава!
— Что бы мы делали без вас?
— Что?
— Били бы пальцы, царапали кожу, вместо подъема имели бы плоскостопие.
— Хайль!
— Защити нас, твоих поклонников, прекрасная и благословенная обувь!
— Которая появилась у нас из хаоса!
— … в день темный и жуткий…
— …из пустоты горящей…
— …но не сгоревшей…
— …вы пришли успокоить и ободрить нас…
— Хайль!
— …тогда, сейчас и в будущем, навсегда!
— Навсегда!
Оаким исчезает.
Начинает дуть холодный ветер, и что-то туманно мелькает на алтаре.