— Некоторые миры, — продолжает он, — обладают слишком большой жизнью. Жизнь — ползающая, испражняющаяся, жалкая, миры, слишком милосердные, со слишком развитой наукой, которая позволяет людям жить долго, миры, которые готовы утопить себя в своем семени, миры, которые заполняют все свои земли брюхатыми женщинами, — и таким образом ведущие себя к смерти под тяжестью своей собственной плодовитости. Есть и другие миры, холодные, бесплодные и пустынные, которые перемалывают жизнь, как мельница зерно. Даже улучшая свое физическое тело, имея машины, управляющие всем миром, имеется всего несколько сот миров, населенных шестью разумными расами. На самых неудачных из них жизнь крайне необходима. Она — благословение. Когда я говорю, что жизнь нужна или не нужна в определенном месте, я, конечно, точно так же говорю о том, нужна или не нужна там смерть. Я говорю не о двух разных вещах, а об одном и том же. Озирис и я — хранители. Кредит и дебет. Мы поднимаем бурю или заставляем ее успокаиваться. Можно ли рассчитывать, что смерть ограничит сама себя? Никогда. Это такое же бездумное желание нуля достичь бесконечности.
— Но должен существовать контроль над жизнью и смертью, — продолжает далее он, — иначе плодовитые миры будут возвышаться и падать, с циклами между империями и анархией, а затем кончат полным разрушением. Жизнь не может поддерживать себя внутри статистических данных, которыми она направляется. А следовательно, ее надо направлять, и это делается. Озирис и я держим Средние Миры в своих руках. Они находятся в нашей сфере деятельности, под нашим контролем, и мы даем или отнимаем жизнь, когда захотим. Теперь ты понимаешь, Оаким? Ты начинаешь понимать?
— Ты ограничиваешь жизнь? Вызываешь смерть?
— Мы можем наложить стерильность на любую из шести рас любого мира на такой период времени, который сочтем необходимым. Это может быть сделано на полной или на частичной основе. Мы можем так же увеличивать или уменьшать продолжительность жизни, уничтожать целые народы.
— Как?
— Огонь. Голод. Чума. Война.
— А стерильные миры, бесплодные миры? Как же с ними?
— Можно сильно увеличить деторождаемость и не вмешиваться в продолжительность жизни. Умершие отправляются в Дом Жизни, а не сюда. Там их чинят, или части их используются при создании новых индивидов, которые могут обладать, а могут и не обладать человеческим разумом.
— А остальные мертвые?
— Дом Мертвых — кладбище всех шести рас. На Средних Мирах нет законных гробниц и могил. Было время, когда Дом Жизни посылал к нам за людьми или их частями. Были и такие случаи, когда они посылали нам излишки.
— Это трудно понять. Это кажется жестоким, зверским…
— Это жизнь и это смерть. Это величайшее благословение и величайшее проклятие во вселенной. Тебе не надо понимать этого, Оаким. Твое понимание или его отсутствие, твое одобрение или неодобрение ни в коей мере не изменит существующего порядка вещей.
— А откуда появился ты, Анубис, и Озирис, как вы управляете всем этим?
— Есть вещи, которые ты не должен знать.
— А как Средние Миры принимают ваше управление?
— Они живут под ним и умирают под ним. Это выше их возражений, потому что необходимо для того, чтобы они продолжали существовать. Это стало законом природы, а следовательно, с одинаковой силой действует для всех, кто живет согласно законам природы.
— Есть и такие, которые не живут согласно им?
— Ты узнаешь об этом больше, когда я сочту нужным сказать тебе, но не сейчас. Я сделал тебя машиной, Оаким. Теперь я сделаю тебя человеком. Кто может сказать, с чего ты начал, кем ты начал? Если бы я стер всю твою память до этой минуты, а затем дал бы тебе новое тело, ты помнил бы только, что был машиной.
— Ты так и сделаешь?
— Нет. Я хочу, чтобы ты обладал памятью, которой обладаешь сейчас, перед тем, как я сообщу тебе твои новые обязанности.
Машина снимает Оакима с полки и отключает его чувства. Музыка пульсирует и льется между танцорами, двести факелов сверкают на колоннах, как бессмертные мысли. Анубис смотрит на почерневшее место на полу Большого Зала, а наверху облако дыма движется, подчиняясь своему собственному ритму.
Оаким открывает глаза и смотрит неотрывно в серое пространство.
Оаким открывает глаза и смотрит неотрывно в серое пространство. Он лежит на спине, глядя вверх. Ему холодно на каменных плитах, а слева от него какое-то мерцание света. Внезапно он сжимает левую руку в кулак, ищет свой большой палец, находит его и вздыхает.
— Да, — произносит Анубис.
Он садится перед троном, оглядывает себя, смотрит на Анубиса.
— Ты был окрещен, ты вновь родился во плоти.
— Спасибо.
— Не за что. Здесь, у нас, полно исходного материала. Встань! Ты помнишь свои уроки?
Оаким встает.
— Какие?
— Темпоральную фугу. Заставить время следовать за умом, а не тело.
— Да.
— А убийство?
— Да.
— А соединение и того и другого?
— Да.
Анубис встает. Он на целую голову выше Оакима, новое тело которого больше двух ярдов в высоту.
— Тогда покажи мне!
— Пусть прекратится музыка! — громко кричит Анубис. — Пусть тот, кого в жизни называли Даргот, встанет передо мной!
Мертвые перестают танцевать. Они стоят не двигаясь, глаза их не мигают. Несколько секунд длится тишина, не нарушаемая ни словом, ни звуком, ни дыханием.
Даргот продвигается между неподвижно стоящими мертвыми, сквозь тень, сквозь свет факелов. Оаким выпрямляется еще больше, когда видит его, потому что мускулы на его плечах, спине и животе напрягаются.
Металлическая полоса цвета меди пересекает лоб Даргота, закрывая щеки, исчезая под подбородком, как у медведя гризли. Круговая полоса идет по бровям, вискам, заканчивается на затылке. Глаза широко раскрыты, с желтыми зрачками и красными белками. Его нижняя челюсть делает постоянные жевательные движения, когда он идет вперед, и зубы его как длинные тени. Голова качается из стороны в сторону на двенадцатидюймовой шее. Плечи — трех футов в ширину, и выглядит он, как перевернутый треугольник, потому что бока его резко заканчиваются сегментированной нижней частью туловища, которая начинается там, где заканчивается плоть. Его колеса вращаются медленно — левое заднее скрипит при каждом повороте. Его руки достигают в длину четырех футов, так что кончики пальцев почти касаются пола. Четыре короткие острые металлические ноги направлены вверх и сложены по бокам. Лезвия бритв встают на его спине и опадают по мере продвижения. Восьмифутовый хлыст его хвоста разворачивается позади него, когда он останавливается перед троном.
— На эту ночь, канун Тысячелетия, — говорит Анубис, — я даю тебе обратно твое имя — Даргот. Когда-то ты считался одним из самых могущественных воинов на Средних Мирах, Даргот, пока не решил помериться силами с бессмертным и не нашел смерти у его ног. Твое сломанное тело было починено, и сегодня ночью ты должен использовать его, чтобы еще раз вступить в битву. Уничтожишь этого человека, Оакима, в равном бою — и ты сможешь занять его место первого слуги в Доме Мертвых.
Даргот подносит свои огромные руки ко лбу и кланяется, пока они не касаются пола.
— У тебя есть десять секунд, — говорит Анубис Оакиму, — чтобы приготовить свой ум к битве. Готовься, Даргот!
— Повелитель, — спрашивает Оаким, — как я могу убить того, кто уже мертв?
— Это — твоя проблема, — отвечает Анубис. — Но теперь ты потерял все свои десять секунд на дурацкие вопросы. Начинайте!
Раздается ломающийся звук и серия резких пощелкиваний.
Металлические ноги Даргота опускаются вниз, выпрямляются, поднимают его на три фута выше уровня пола. Он подпрыгивает на месте, поднимает руки, сгибая и разгибая их.
Оаким наблюдает, ожидая.
Даргот поднимается на задние ноги, так что голова его уже на десять футов выше уровня пола.