Поднял стекло, завел машину, включил отопление. Остывший мотор начал работать, тарахтя, как плохой ударный инструмент.
— Вы пьете?
— Пару стаканчиков виски с содовой, охотно…
— Ладно, тогда завтра вечером в студии, где снимал ню Нэмуро, я угощаю, идет? Так где мы встретимся и в котором часу?.. а что, если… нет, давайте завтра же и уточним по телефону…
Неряшливо одетый, круглый, точно шар, накачанный водой, шеф, за спиной которого висит огромная схема с фамилиями агентов — по вертикали, числами и днями недели — по горизонтали, сидит, развалясь, занимая собой все кресло. Если бы пальцы сложенных, на животе рук беспрерывно не двигались, можно было бы подумать, что он безмятежно спит. Лоб прорезают глубокие морщины, он весь в прыщах, похожих на пупырышки огурца.
Оставаясь в прежнем полусонном состоянии, шеф чуть приоткрыл глаза, ехидно хмыкнул и хрипло пролаял, точь-в-точь как простуженная собака:
— Ты слишком серьезно к этому относишься.
— Разве я похож на человека, слишком серьезно относящегося к тому, что он делает?
— Хоть маленькая-то надежда есть?
— Нет.
— Я так и думал. Потому-то и не стоит слишком глубоко влезать в это дело.
— Да я просто злюсь.
— Будешь злиться, провалишь все дело.
— Во всяком случае, речь идет о единственной неделе. Не будут же они до бесконечности оплачивать расходы — как-никак тридцать тысяч иен в неделю. Миллионеры они, что ли?
— А она, кажется, неглупа и красавица, эта твоя заявительница?..
— К сожалению, под ногами все время путается один противный тип, вроде бы ее братец.
— Да, кстати, какие-то сведения есть в справочном отделе.
— Видел. Очень уж этот братец мне не по душе, и поэтому я просил проверить в домовой книге.
— Ну и как?
— Как будто брат с таким именем у нее числится, это, действительно подтверждается… но фотокарточки не оказалось, и поэтому у меня еще нет полной уверенности, что это не подставное лицо…
Раскаиваюсь, что вдруг ни с того ни с сего разоткровенничался. Но теперь уж ничего не поделаешь. И тогда шарообразный шеф резко подался вперед, так что кресло жалобно заскрипело, и беззастенчиво уставился на меня взглядом, жестким, как наждачная бумага:
— Подставное лицо… значит, она назвала своим братом подставное лицо — здорово… выходит, заявительница — продувная бестия.
— Да здесь можно предполагать что угодно…
— А что дало повод к подобным подозрениям?
— Правильнее было бы назвать это не поводом, а скорее незначительностью, неясностью повода…
— Повод более чем ясен, — неожиданно резко перебивает он, — исчезновение мужа заявительницы, разве нет?
— Это-то, конечно, правильно.
— Ты, наверно, знаешь — в нашей работе, когда речь идет о личных делах заявителя, лезть в них строжайше запрещено. Нечего совать нос в то, что не может быть записано в донесении. Кто не соблюдает этого условия, тому ничего не остается, как уйти и поменять профессию, хочешь — на монаха, хочешь — на шантажиста.
Я чуть было не проговорился о спичечном коробке. Единственном вещественном доказательстве, которое можно потрогать рукой, увидеть глазами. Единственная линза, позволяющая сконцентрировать в одной точке бесчисленные гипотезы и придать им реальные очертания. Среди несчетного числа планиметрических карт, имитирующих нечто сходное с действительностью, только то, что проецировалось на спичечном коробке, представляло собой объемную цветную фотографию. Если бы только удалось вырвать у этой женщины всего каких-то два, ну три слова… если бы только удалось… ну и что бы тогда?.. я бы вволю посмеялся над собой, сам бы у себя выбил почву из-под ног. Мнение шефа я знал еще до того, как услышал его. Его подтвердила и проверка по домовой книге личности брата. А может быть, и в самом деле шеф прав?
Сегодня утром на стоянке автомашин около кафе «Камелия» он — брат заявительницы — с поразительной предусмотрительностью помог мне избежать неприятностей. Он очень искусно обратил мое внимание на объявление, запрещающее въезд, которое я сам не заметил.
В самом деле, наш район охоты строго определен границами, указанными и санкционированными заявителем. Мотив, заставивший заявительницу решиться на расследование, как об этом ясно указано в заявлении, — его исчезновение, и поэтому, независимо от того, добьюсь я успеха или потерплю неудачу, я буду его искать и мне незачем спрашивать, почему я обязан искать. Пусть заявительница неохотно дает показания, пусть они будут противоречивыми — я не имею права отступиться.
Это я прекрасно понимал. И шефу нечего было снова поучать меня. Даже в том случае, если заявитель использует нас, чтобы скрыть свое преступление, наша обязанность — быть ассенизаторами, и я не вправе отказываться от такой работы.
Например, достаточно ловкое объяснение случайной якобы встречи на стоянке автомашин, данное братом, позволило мне не потерять лицо, но в то же время в определенном смысле еще более усилило подозрения. Если он так хорошо разбирался в обслуживании и ремонте автомобилей, то не исключена возможность его связи с воровским синдикатом, специализирующимся на угоне автомашин (может быть, на эту мысль меня навела статья, которую я недавно прочел в газете, об аресте крупной воровской шайки).
Нет, должно быть, все гораздо проще. Хотя бы такой пример. Вполне возможно, что он выправлял вмятины и менял номерной знак на машине преступника, который сбил человека и скрылся, или кто-нибудь заставил его это сделать, а может быть, он сам этот преступник, сбивший человека и скрывшийся…
Благодаря его блестящему мастерству следы удалось запутать, но результат оказывается обратным, он приперт к стене… в конце концов положение его становится невыносимым, и он прячется… к тому же жена, заявительница, прекрасно понимая это, старается прикрыть побег, и, значит… значит, мне нечего лезть в это дело.
Лишь одно предчувствие не дает покоя… робкая надежда, которая ни за что не хочет покинуть меня… тот нежный лимонный свет в окне, когда я стоял на пронизывающем ветру, обратившись в мороженную рыбу, приковал меня и не отпускал. Я не мог отделаться от ощущения, что меня поманили и я вошел, игнорируя преграды… никаких оснований для такого ощущения не может, конечно, быть… но это беспокойство, проклятое подозрение: не совпадает ли преграда, воздвигнутая заявительницей, с той, что воздвигнута ее самозваным братом… фу, как противно… не могу заставить себя отделаться от мысли, что брат не тот человек, за кого себя выдает… потому-то я и хочу притаиться у щели в преграде, приняв стойку охотничьей собаки, чтобы иметь возможность выскочить в любую минуту.
Щель в преграде… спичечный коробок…
О кафе «Камелия» в моем донесении нет неправды. Нет неправды, и все логично. Не удалось найти ничего, что связывало бы «Камелию» с ним. Хотя это можно утверждать лишь в том случае, когда речь идет о внешнем виде коробки. А вот если заглянуть внутрь… головки разных цветов… двадцать шесть спичек с черной головкой и девять с белой… сколько ни успокаивай себя, сколько ни уговаривай — тревожный факт, не укладывающийся в созданную мной схему… разве нет? Ведь спички, которые мне дали сегодня утром в «Камелии», оказались с белыми головками, и, значит, те двадцать шесть с черными головками были вложены позже. Ну кто станет сейчас класть спички в рекламный спичечный коробок из кафе? Как цены ни поднимаются — спички я вода в любом кафе бесплатные.