— Это фестиваль, которым руководит Эдуард Бояков? Родоначальник того направления, которому я дал название «бояковщина», и который долгое время руководил «Золотой маской»?
— Тот самый. Поразительно, но слово «бояковщина» употребляет и прославленный драматург Михаил Волохов, не раз на страницах «Правды.Ру» критически высказывавшийся о Боякове и его, известно каком, окружении.
— Вот видите, я далеко не одинок в своих оценках. Но поясню, что такое, по-моему, «бояковщина». Прежде всего, это ориентация в драматургии на одномерные, не выстроенные пьесы, где автор эксплуатирует один моноприем, что является одним из признаков постмодернизма. Все это обедняет режиссуру, псевдоновизна и непохожесть которой заметны только потому, что она хуже традиционной. На таком фоне страдают и актеры, игра которых выглядит не подлинной, картонной.
Ну и наконец, «бояковщина» — это абсолютно тусовочный принцип жизнедеятельности. Искусство отходит на второй план, а на первом — раскрутка и пиар, пиар, пиар. Особенно хорошо для пиара используются премии. Но давайте посмотрим, каков зрительский успех у многих премированных этой тусовкой пьес и спектаклей? Ставят ли их по всей России?
— Но вы ведь тоже лауреат многих премий…
— Но за моими премиями стоит интерес зрителей. Извините, но мои пьесы идут в театрах более чем тридцати российских регионов. На них идет зритель, за счет этого содержатся труппы. Кто из «бояковских» может сказать, что зритель России голосует за их драматургию рублем?
— Но почему же затеи Боякова встречают такую поддержку со стороны Федерального агентства по культуре и кинематографии?
— По моему мнению, в руководстве нашей культуры до сих пор есть люди, донашивающие пыльные «комиссарские шлемы» образца девяносто первого года. Это разрушители, для которых я изобрел слово «герострата» и которые мыслят и действуют по принципу «Чем хуже — тем лучше». Именно они выделяют большие деньги таким людям, как Бояков.
— Кстати, ФАКК выделил восемьсот тысяч долларов на экранизацию пьесы Ольги Мухиной «Летит», впервые представленной на бояковской «Новой драме». Режиссером является Швыдкой Сергей Михайлович — как шутят в Одессе, даже не однофамилец.
— Поскольку я пьесы не читал и фильма не видал, ничего сказать не могу. Не исключаю, что сыну Швыдкого удастся создать прекрасную картину, и она будет пользоваться огромным зрительским успехом. Но семейственность в нашем искусстве приобрела действительно ужасные масштабы.
Когда я наблюдаю за творениями некоторых отпрысков известных писательских и кинематографических фамилий, мне просто дурно становится. Если бы моя дочь, к счастью, домохозяйка с детьми, подалась бы в кино и сняла бы что-нибудь типа… типа «Консервов» Егора Кончаловского, я не знаю, что бы с ней сделал. Прибил бы в гневе праведном, наверное, прости Господи…
— Юрий, я слышал, что у вас вскоре будет еще одна московская премьера — знаменитый «Демгородок» ставит Театр Рубена Симонова.
— Да, я сам сделал инсценировку своей повести девяносто третьего года. Судьба у нее довольно занятная. Напомню, что в этой сатире главным героем является капитан атомной подводной лодки Рык, волею судеб становящийся диктатором России. Всех политиков — от коммунистов до либералов — он отправляет в «закрытые садовые товарищества», которые народ и называет «демгородками».
«Демгородок» стал печатать журнал «Смена» в августе девяносто третьего года. Вскоре после страшной трагедии — расстрела Съезда народных депутатов в Белом доме — он вышел отдельной книгой, которую некоторое время до столичных прилавков не допускали. А в девяносто четвертом году «Демгородок» выпустило издательство «Республика», и художник украсил обложку портретом человека, очень похожего на генерала Лебедя, которого тогда знали в обществе слабо. И вот летом девяносто шестого года, когда генерал Лебедь выдвигался в президенты, я дарю ему эту книгу, он смотрит на обложку и со своей знаменитой интонацией говорит: «Не понял!» Я отвечаю: «Александр Иванович! Книга вышла два года назад, никаких намеков нет!» Лебедь: «Тогда тем более не понял!»
— Значит, в Театре Рубена Симонова сочли «Демгородок» актуальным и сегодня?
— Мне, как автору, судить об этом нелегко. Хотя вот Сергей Владимирович Михалков, чьим мнением я бесконечно дорожу, не раз говорил мне, что «Демгородок» — лучшая моя сатирическая вещь. Хотя мне кажется, что «Козленок в молоке» лучше.
Понимаете, в «Демгородке» есть сатира не только на наших либералов или, как многие зовут, либерастов. Там есть и сатира, пусть более мягкая, на надежды многих, что придет сильная личность, которая жесткими методами наведет тотальный порядок и сделает всех счастливыми. Такая вот полифоническая вещь получилась.
— Но разве эти надежды не обоснованы всей российской историей? Помните политический идеал Гоголя, выраженный им в финале сохранившегося текста второго тома «Мертвых душ»? Только честная и жесткая воля верховного правителя, по Гоголю, может пресечь ужасы коррупции и произвола чиновников на местах.
— Это вечные российские споры о свободе и лучшей форме правления. Для меня очевидно, что сейчас та свобода, которая была при Ельцине, никому не нужна. Конечно, за исключением тех, кто за ширмой этой свободы делал миллиардные состояния. Я бы определил настоящую и разумную свободу как ту степень несвободы, которая для нас приемлема. Заковыристо выразился? Но давайте спорить. Если постановка «Демгородка» такие споры вызовет, буду только рад.
«Жизнь отсеивает ложные замыслы»
— Юрий Михайлович, в школу вы пришли работать по распределению или по призванию?
— Я окончил Московский областной педагогический институт имени Н. К. Крупской. Работать в школе начал еще до распределения, учась на последних курсах: вел литературу и русский язык в триста сорок восьмой школе, которую сам окончил. По распределению попал в двадцать четвертую школу рабочей молодежи. Потом меня забрали в армию, а когда я вернулся, учебный год уже начался, и место мое было занято. Полноценную нагрузку предложить мне не могли, и я пошел работать в школьный отдел Бауманского райкома комсомола.
— Вам нравилось работать в школе?
— Да, нравилось. И если бы я не ушел в армию или вернулся в мае, допустим, и в школе была бы ставка учителя, думаю, я бы еще довольно долго там работал. Ну а когда защитил диссертацию в тысяча девятьсот восемьдесят первом году, то я преподавал в институте.
— Нет ли ностальгии, когда видите, как школьники идут первого сентября на уроки?
— Конечно есть. У меня много стихов о школе, об учителях.
— Единственным положительным героем в романе «Козленок в молоке» является учитель.
— Не только в этом романе положительный герой — учитель, но и в «Работе над ошибками».
— Но там повесть о школе, и там действующие лица — учителя.
— Да, но есть и отрицательные. В романе «Замыслил я побег» жена главного героя Катя — учитель. Так что учитель как положительный герой не случаен, и в «Козленке» не случаен, хотя немного искусственен. Дело в том, что, прочитав рукопись, друзья стали уверять меня, что нет положительного героя, это плохо, и я стал конструировать. Это интересный факт для литературоведа: стояла задача уже в написанный роман вставить положительного героя. Больше я таких экспериментов делать не буду и никому не советую. И тот факт, что, решив вставить в роман положительного героя, я избрал именно учителя, говорит о понимании: в сознании читателей положительна сама профессия учителя, и это значительно помогает создать положительный образ.
— В Германии едва ли не на первом месте по позитивному восприятию стоит писатель. То есть ваши обе профессии — самые уважаемые в разных странах.
— При советской власти писательская деятельность воспринималась и у нас как одна из самых позитивных: мы ездили по стране, и я отлично помню, каким было отношение. К сожалению, сейчас это не так по двум причинам.