Во-первых, писатели, особенно либеральная их часть, очень шумно ссорились во время перестройки. Устраивали «скандал на привозе» вместо серьезной литературной полемики. Во-вторых, сказалась и роль средств массовой информации ельцинской эпохи. Понимая, какова роль писателей в истории страны, в кризисные периоды, их боялись, поэтому моральный авторитет писателей с государственным самосознанием принижали целым рядом способов: старались унизить, высмеять, а на их место поставить писателей с эмигрантской психологией, с психологией экспериментатора любой ценой. Именно их пропагандировали в ельцинское десятилетие. Но навязать их общественному сознанию не сумели. В результате получился вакуум: писателей государственно-патриотического направления дезавуировали, а писателей либерального направления навязать не смогли. Эта лакуна сейчас очень опасна.
— Учитель в своей деятельности руководствуется принципом «не навреди». Вы придерживаетесь в писательской работе этого педагогического принципа? Написать можно что-то громкое, сенсационно-отвязное, но прочитает ребенок, подросток. Думаете об этом во время работы?
— Это сложный вопрос, потому что взаимоотношения писателя с действительностью такие тонкие, что с одной стороны можно впасть в абсолютную вседозволенность и утрату любой этической чувствительности, что мы видим сейчас на некоторых примерах. Но с другой стороны, если все время думать, чтобы не навредить, можно впасть в то, что в сороковые-пятидесятые годы называлось «бесконфликтность». Сейчас много писателей, которых человек читает и думает: «Да, он мне не навредил. Но и не помог». Все зависит от таланта и развитости внутреннего нравственного чувства писателя. С одной стороны, чтобы это было остро, мощно, затрагивало человека за живое. А с другой стороны, чтобы не переступал через те табу, разрушая которые мы разрушаем наше общество и нашу культуру. Здесь я нахожусь в сложном положении как редактор: иногда чувствую, что этого писателя вообще не надо печатать, потому что он занимается целенаправленным разрушением нашего культурно-нравственного мира. А другого писателя тоже не надо печатать: настолько уж он благостный, настолько боится высказаться смело, что получается: что есть его книга, что нет.
— Ваши произведения изучают в школе, а некоторых классиков из программы убрали. Готовы ли вы уступить свое место классикам? Если да, то кому?
— Да, готов. У меня были случаи, когда я уступал свою бумагу молодым поэтам в «Молодой гвардии». Шла моя новая книжка, и мне сказали: будет переиздание. Я ответил: не надо переиздания, лучше издайте на этой бумаге молодых поэтов. Некоторые из них сейчас достаточно известны. Классикам я бы, безусловно, уступил. Считаю, что совершенно незаслуженно отодвинут в тень такой замечательный писатель, как Валентин Катаев. И молодой, и зрелый. Обязательно хотя бы один-два урока должны быть посвящены творчеству Николая Заболоцкого, потому что именно на его творчестве молодым людям можно показать, как увлечение поэта экспериментом приводит со временем к пониманию, что искусство — это задача более серьезная, чем просто эксперимент.
Совершенно незаслуженно удален из программы Леонид Леонов — один из лучших писателей двадцатого века. На книжной ярмарке в Швейцарии была дискуссия о Набокове. Кто-то из наших российских писателей, из тех, кто любит собственную литературу похаять, начал говорить, что Набоков — уникальное явление, которое не могло бы развиться, если бы он жил в России, потому что никто из оставшихся в России так не писал. Я возразил: да что вы говорите?! Пример — Леонов. И у зрелого, но особенно у раннего Леонова, тонкость стиля, многооттеночность слова, насыщенность абзаца местами гораздо сильнее, чем у Набокова. Другое дело, что оставшиеся писатели оказались в сложной политической ситуации. И об этом обязательно надо рассказывать в школе: а кто виноват, что политическая ситуация так сложилась? Идеологическое давление на писателя создавали те писатели и революционные деятели, которые потом сами пострадали. Мало говорят об этом. Но надо говорить.
— Как совмещаете общественную деятельность, пост главного редактора и работу над книгами? Помогает или мешает в творчестве редакционная рутина?
— Я считаю, что любой нормальный писатель только написанием книг не должен заниматься. Если он занимается лишь этим, то очень быстро становится никому не интересен, потому что нормальная общественная, редакторская работа подпитывает жизненной энергией. Тут дело в самоорганизации. В первые годы работы редактором, когда надо было газету из экономической пропасти вытаскивать, возвращать читателю, пришлось отложить работу над книгами. Но это абсолютно в духе русских писателей: ради общего, государственного, народного дела пожертвовать своими собственными. Чехов находил время принимать пациентов, Толстой боролся с голодом — не чета мне писатели. По моим наблюдениям, писатели, отказывающиеся от участия в общественной, в профессиональной жизни, сосредотачивающиеся лишь на своем творчестве, очень быстро выхолащиваются и начинают писать то, что никому не интересно. Жизнь — тот внутренний камертон, что дает жизненную информацию: коллизии, ситуации. Все дело в самоорганизации. Всегда привожу такой пример. Я люблю заниматься огородничеством, видимо, рязанские крестьянские корни дают себя знать: я только во втором поколении горожанин. А тот, кто занимается огородничеством, знает: когда выращиваются огурцы, первоначально на них — масса завязей. Но никогда не бывает, что все завязи становятся огурцами. Отсыхает одна завязь, другая. Почему?
По моему глубокому убеждению, в писателе в виде почек, завязей существует масса замыслов. Но на каком-то мистическом уровне заложено: этот твой замысел станет художественным произведением, а тот не станет. А когда ты еще и занят серьезной общественной, профессиональной работой, то ты пишешь только то, что, грубо говоря, должно стать литературой. Когда писатели занимаются только литературой, они пытаются вырастить огурец и из этих негодных завязей. Есть его потом невозможно. Работа помогает отсеять ложные замыслы.
— Ваши творческие планы?
— Сейчас я немало занимаюсь драматургией. Мои пьесы ставят многие театры в стране, потому что я пишу не очень распространенные у нас реалистические комедии. Заканчиваю новую пьесу с рабочим названием «Одноклассники». Рассказывает она о людях, учившихся в одном классе и встретившихся через много лет. Тема не новая, но мне, кажется, удалось показать драму нынешнего поколения, которое начало жить при советской власти.
— Олигарх и бомж.
— Да. Именно. Там положительный герой — тоже учительница: одноклассница, ставшая учителем. Сейчас думаю, какому театру предложить эту пьесу.
Активно работаю над своим давним замыслом, это роман «Гипсовый трубач», который я когда-то отложил. По организации творческого процесса я — писатель не коммерческий. Надо мной не стоит издатель и не говорит: «Первого сентября этого года должен сдать роман, как указано в договоре, иначе будут неустойки». Я никогда так себя не связываю, отдаю вещь только тогда, когда она полностью готова. Готова она бывает не скоро, поскольку меньше двенадцати редакций у меня не бывает. Зато потом книги и переиздаются. «Козленок в молоке» — двадцать шесть изданий, «Сто дней до приказа» — двадцать изданий, «Замыслил я побег» — двенадцать и т. д. «Гипсовый трубач» — очень необычный для меня роман. Здесь подход необычный. Не буду выдавать детали. Думаю, прочитав, многие удивятся, потому что предыдущие мои романы очень разные, но все-таки написаны они в ключе классического романа, а этот роман во многом экспериментальный, форма организации текста непривычная. Узнаете, когда прочитаете. Там речь и про школу идет: мой герой по образованию учитель, и он вспоминает некоторые эпизоды своей преподавательской деятельности.
— На какого читателя рассчитана ваша газета? Если ее купит учитель, что он найдет там для себя?
— Газета ориентирована на нашу трудовую российскую интеллигенцию, и прежде всего на ее гуманитарную часть. Считаю, что сегодня просто нельзя преподавать ни в высшей, ни в средней школе, не читая «Литературную газету». Потому что мы — единственная газета, дающая объективную картину культурного процесса, всех его направлений, не выборочно, как делают другие издания. Мы рецензируем серьезные книги, необходимые преподавателям. Мы проводим дискуссии о современной поэзии, по поводу детской литературы, фантастики, говорим о проблемах русской истории.