И снова повторилась та же история — и так несколько дней подряд. Конечно, можно было бы сходить в городок и там наверняка узнать, кто она. Но я сознательно воздержался от этого, мне хотелось, чтобы состояние неизвестности продолжалось как можно дольше. В нем есть столько поэзии!
На шестой или седьмой вечер она не явилась. Я было подумал, что она прошла другой дорогой, обрыскал все дюны и вернулся лишь поздней ночью, вернулся в полном отчаянии, поняв наконец простейшую истину — женщина уехала. А ведь этого я боялся больше всего, предвидел такую возможность, знал, что так случится, но мне почему-то казалось, что она не уедет, не попрощавшись со мной.
На другой день под вечер я ушел в дюны. Открыл ее следы. Ветер не успел замести их. Ветра и не было. Ласковая, прозрачная и тихая осень блестела на золотых песках, на нежных паутинках, на зарослях ежевики. Я шел по еще свежим следам незнакомки, долго шел, и они вывели меня на высокий хребет большой и крутой дюны.
Вот здесь, среди жестких трав, она сидела и смотрела на море и острова. Я сел на ее место, охваченный тем опустошающим душу оцепенением, когда человек ни о чем не думает и ничего не чувствует, кроме своей полной отрешенности от окружающего миря. Лишь время от времени я с острой болью вспоминал о ней, но тотчас же подавлял эту боль. И снова погружался в ничто.
Я так и не понял, когда она села рядом со мной. Возможно, я почувствовал ее присутствие минут через пять после ее появления, а быть может, и полчаса спустя. Что? Вам это кажется невероятным? Дело ваше. Я не в силах убедить вас… Спасибо! Я так и знал, что вы поверите мне… Я обернулся, скорее для того, чтобы прогнать галлюцинацию, но как прогонишь живого человека, хотя он и застыл в позе статуи, напряженно смотрящей на море и безнадежно ожидающей чьего-то возвращения! А какая мука, боже мой, какая скорбь и беспредельное отчаяние отражались на этом прекрасном лице!
Чего ждала она, кого поджидала на этом пустом песчаном берегу — вдали от больших портов — среди угасающих осенних дюн?
Заметив, что я наблюдаю за ней, она тотчас же замкнулась в себе, лицо ее превратилось в непроницаемую маску привычного страдания. Но сама она не шевельнулась, не взглянула на меня, как будто я не существовал, не сидел рядом и она была наедине со своей мучительной тайной.
Нет, здесь не было места для меня. Я был навязчивым нахалом и должен был убраться. Этот уголок принадлежал только ей. Быть может, здесь она рассталась с любимым. Или, может быть, здесь, в этом святилище, началась их любовь?
Я вскочил и, сбежав к подножию крутой дюны, быстро зашагал по пустынному пляжу, яростно расшвыривая носком ботинка мидии и сухие щепки, выброшенные на песок прибоем.
Кто она — сумасшедшая или больная черной меланхолией? Как она может быть такой невозмутимой в присутствии чужого человека? Какая мука терзает ее? И тут мне в голову пришла нелепая мысль: неужели совершенная красота может испытывать чувство любви?
Я обернулся и в кратких лучах заката увидел ее силуэт, который в ту же минуту исчез. Я кинулся обратно, увязая в глубоком рыхлом песке, отчаянно боясь, что она снова ускользнет от меня, желая во что бы то ни стало отрезать ей путь. По дороге я спохватился: может быть, она что-нибудь забыла на вершине дюны? Это было бы чудесным поводом завязать с нею разговор. Одним духом я одолел крутой склон. Нет, она ничего не забыла, ибо у нее ничего не было с собой. Я снова сбежал вниз и помчался по утрамбованной прибоем кромке пляжа. По твердому песку бежать было легко.
Но на пляже ее не оказалось.
Незнакомка, освещенная низким солнцем, стояла на выступавшей в море скале в позе человека, готового броситься в воду. А там было очень глубоко. Я закричал — уж не помню, что — и тотчас же очутился возле нее. Она спокойно обернулась и с досадой взглянула на меня. Как видно, она поняла причину моего страха, и далекое подобие улыбки смягчило выражение ее лица.
— Извините, — пробормотал я, — бродят здесь разные…
— Вроде меня? — спросила она таким натянутым голосом, что мне в ту минуту показалось, будто этот вопрос был для нее вопросом жизни или смерти.
— Нет… Таких я вижу впервые… Вы не голодны? — Я тут же сгорел со стыда за нелепость своих слов и был готов броситься в море.
— Я не понимаю вас, — холодно сказала она. — Вы что, думаете, у меня нет денег, или же предлагаете мне поужинать вместе с вами?
Получилось страшно глупо, по-дурацки. А я ведь только хотел отвлечь ее от мыслей о глубине, но она не поняла меня. Не хвастаясь, скажу, что я умею разговаривать с женщинами, но в ту минуту я будто онемел, слова же, срывавшиеся у меня с языка, получались какими-то преднамеренными, звучали неуклюже, деревянно. Я отлично сознавал свое состояние и лихорадочно искал выхода, подозревая, что ее благосклонность зависела от того, как я буду себя вести. Но, должен вам сказать, я не раз замечал, что в излишней рассудочности мало толку.