— В зависимости от сезона, — попыталась она ответить в том же тоне, но это ей не удалось.
— Значит, красную, — заключил старик и, переняв у барбы Менелая стакан, торжественно поднес его к протянутой изящной руке.
Незнакомка чокнулась со всеми, лишь своего соседа почему-то не удостоила этой чести. Старые рыбаки, переглянувшись, уставились в свои тарелки. Почувствовав перемену в их настроении, она испытующе взглянула на меня и подняла стакан.
— За ваше здоровье! — Глаза ее на мгновение встретились с моими, и тотчас же ее взгляд скользнул в темноту за моим плечом. Там, в щербатых скалах, тихо рокотало море.
Выпив, старики развеселились — пожалуй, нарочно, чтобы развлечь гостью. Завязались отрывочные разговоры. Она, казалось, прислушивалась к ним, но я был уверен, что мысли ее бродят далеко отсюда. Васко принес гитару и весело обратился ко мне:
— С какой начать, товарищ капитан третьего ранга?
Женщина подняла голову.
— Вы — моряк? — спросила она с непонятным для меня интересом.
— Ах, вы незнакомы? — воскликнул Васко и шутливо добавил: — Разрешите вас познакомить! Капитан Исаев, мой бывший командир…
— Венета… — сказала она и умолкла.
— Спой-ка ту, про моряка, который не вернулся, — сказал я. — Как это там?.. «Море, море, в голубой голландке, с сердцем, что коварней зимних бурь…»
Васко с большим чувством спел по-гречески старую матросскую песню. Уголья в очаге дотлевали, рыбаки в молчании смотрели на звезды. Остро пахло горелой полынью и морем. Незнакомка слушала, прикрыв лицо ладонями. Когда песня кончилась, она повернулась ко мне. Глаза ее были мокры.
— Переведите, пожалуйста… — Она приблизила ко мне свое безумно красивое лицо с глазами, отяжелевшими от печали, и я тихим голосом поведал ей о моряке с острова Скироса, оставившем на берегу молодую жену и погибшем в шести милях от Шанхая. Каждый вечер, когда над морем вставала оранжевая луна, он просил волны передать привет женщине, которая ждала его на родном берегу…
Незнакомка, охватив голову руками, испуганно поднялась, но, как видно вспомнив, где она находится, улыбнулась старикам извиняющейся улыбкой и снова села на свое место. Васко завел веселую, бесшабашную песню.
Женщина взглянула на часики. Дед Добри сказал:
— Пора тебе домой, доченька. Не бойся, капитан проводит тебя, он хороший малый. Но на прощанье попросим мы тебя оказать нам честь… — Он взял свой стакан и поднялся. — Спасибо тебе, красавица, что ты не побрезговала простыми рыбаками. Мне вот скоро сто лет стукнет, а такую красоту, как твоя, в первый раз довелось увидеть… Ты не сердись на нас, стариков, — мы, прямо скажу, радуемся тебе, как иконе! Только больно уж ты сумная, доченька. Не знаю, кто тебя обидел, но запомни, что я тебе скажу: береги свою красоту, иначе горе иссушит ее, а ведь тебе на роду писано, чтобы, где ни пройдешь, люди радовались тебе, словно песне… Я вот рамочками в свободное время занимаюсь, подарила бы ты мне свой портретик, а? Может, есть с собой?
Взволнованная, она шепнула:
— Завтра принесу… — Вскочила, не удерживая брызнувших слез, и выбежала в темноту.
— Чего ты ждешь? — громко упрекнул меня дед Добри. — Проводи женщину, темень-то какая!
Она, как видно, услышала старика и остановилась.
Молча проводил я ее до дому. Оказывается, она жила неподалеку от меня. Прощаясь, она протянула мне руку и прошептала с благодарностью:
— Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, — ответил я, оцепенев от волнения.
И остался в одиночестве среди пустой полночной улицы, тускло освещенной фонарем, словно опустевшая сцена. Затем я медленно, неохотно побрел прочь.
— Капитан Исаев! — донесся из окошка ее тихий голос. — Подождите минутку.
Я вернулся и стал ждать. Вот она показалась в окошке и протянула мне что-то, завернутое в газету.
— Передайте, пожалуйста, рыбакам…
Взяв карточку, я продолжал стоять и молчать, и смотреть на нее.
— Вы хотите что-то сказать? — вполголоса, дружелюбно спросила она.
— Да… Вы еще долго думаете пробыть здесь?
— Я собиралась завтра уехать.
Значит, остается.
— Спокойной ночи, — поспешно простился я и исчез за углом.
Странная вещь! Не знаю, случалось ли с вами такое: хочешь подольше остаться с кем-нибудь, а вместо этого удираешь! Мне было страшно приятно разговаривать с ней, смотреть на нее, прислушиваться к ее голосу, любоваться сверкающими и во тьме оранжевыми волосами, но в то же время я торопился удалиться. Быть может, потому, что я чувствовал свое несовершенство.
На другой день под вечер я стоял на шоссе, а ее все не было. Дед Добри, подойдя ко мне, небрежно спросил: