Хотел бы я быть удивлен, что время ничуть не изменило ее позицию по этому поводу.
Я прикусываю губу. Уверен, она была бы вне себя от радости, узнав, что я нашел свою пару где-то в этом городе. Но я не совсем готов рассказать, откуда я это знаю, пока точно не выясню, кто она.
Сказать ей — значит уступить. Я годами придерживался этой упрямой позиции, будто знаю, что для меня лучше, и изгнание стало ценой, которую я заплатил. Доставлять ей удовольствие признанием, что она права, — не то, что я готов сделать.
Дело в том, что мне сейчас наплевать на поиски моей истинной пары. Не тогда, когда Элиза дома.
Я отворачиваюсь, и ее слова долетают мне в спину.
— Имея пару-волка, ты будешь в безопасности…
— Мам. Прекрати. Мы просто ходим по кругу.
Она отступает и позволяет мне уйти, но тихо говорит:
— Замолвлю за тебя словечко перед преподобным Майклом.
Я скрежещу зубами, но ничего не говорю. Так обычно заканчивались все наши прошлые ссоры, пока я на какое-то время почти полностью не перестал разговаривать со своей семьей. Она всегда ставила свечи от моего имени в приходе и давала мне знать об этом. Возможно, таков ее способ сказать, что она все еще заботится обо мне, но это скорее похоже на злой розыгрыш.
Я больше не верю в церковь, в святое писание, ни во что из этого. Было трудно разделить семью, себя и своего волка.
Я присутствовал на многих мессах, но ни разу не было какой-то конкретной проповеди о том, что такое пара. Конечно, церковь особо подчеркивала таинство брака, важность рождения детей в этом браке и воспитания их в учении церкви. Я не знаю, почему мне потребовалось двадцать пять лет, чтобы понять, насколько культово это звучит.
Вера соединяла наши волчьи половины своими посланиями, убедив нас в необходимости создания сильной стаи.
Но я уже много лет работал за пределами этой паутины. Я знал, что чтение «Аве Мария» не избавляет от излишнего беспокойства, вызванного полнолунием, но бег избавляет. Возможно, понятие «пара», существовало не только в контексте Бога и религии. Возможно, оно могло бы существовать само по себе.
«Как будто в лесу я могу просто найти смысл того, что значит для меня пара», — я усмехаюсь про себя.
Ноги автоматически несут меня обратно в мою старую комнату, мышечная память примерно такая же старая, как и я сам. В коридоре наверху темно, я чувствую себя неживым, когда пробираюсь по нему, и чуть не выпрыгиваю из собственной кожи, когда понимаю, что Элиза стоит там, в темноте.
В этом доме нет ни одной комнаты, которая была бы защищена от нее? Я этого не переживу.
— Срань господня, — пищит она, отступая на шаг, прижимая к груди охапку тарелок. Они звенят друг о друга, но ее сердцебиение звучит громче, опасно ускоряясь.
От этого у меня тоже учащается пульс. Не то чтобы я не мог слышать ее раньше, но не думаю, что когда-либо был так остро настроен на нее. Это всегда было просто на заднем плане.
Рядом с ней все мои чувства обостряются. Точно так же, как я слышу энтузиазм в шагах братьев, когда они спускаются по лестнице, или раздражение в тихой, уверенной походке матери, я узнаю, в каком настроении Элиза, просто по дыханию. От нее исходит опьяняющий жар, тот самый, который ощущается в горле после глотка виски.
Прямо сейчас я чувствую исходящий от нее запах тревоги. Это напоминает, как я попробовал ложку ванильного экстракта и обнаружил, что его вкус — чистый алкоголь, отвергающий теплоту его сущности.
Очевидно, что она все еще думает об инциденте на кухне. Ее щеки вспыхивают, когда она встречается со мной взглядом, и она снова быстро опускает глаза.
— Ты напугал меня.
— Извини. Не думал, что здесь кто-то будет.
Я вздыхаю, готовый просто уйти и забыть все это. Но чувствую, что мне нужно продолжать извиняться.
— Эм, раньше, на кухне…
— Нам не нужно говорить об этом, — она быстро обрывает меня.
Я киваю и засовываю руки в карманы. Верно.
Смотрю на бледную луну, начинающую восходить в вечернем небе, чувствуя, как ее присутствие начинает воспламенять мою кровь, пробуждая волка. Я сглатываю и отступаю от Элизы на шаг.
— Может быть, тебе включить свет? — спрашиваю, оглядываясь.
Моя рука нащупывает выключатель. Но настенные бра не включаются, когда я щелкаю по нему.
— Я пробовала. Думаю, лампочки перегорели некоторое время назад, — вздыхает она, прежде чем ее взгляд возвращается к стене, на которую она смотрела раньше.
Там полно семейных фотографий, и, в отличие от нижнего этажа, на нескольких все еще изображены я с братьями. У всех нас детские личики, разные состояния детской неуклюжести и бесконечное количество коленок в пятнах от травы.