В 1915 году Есенин пишет страшное стихотворение, которое так и называлось — «Город»:
Даже ужас города Есенин описывал через «крестьянский» образ: городские тени у него ревут, как коровы — голодные, измученные жаждой, тоскующие или ведомые на убой.
Но здесь особенно важно заметить, кем себя в городе видел двадцатилетний Есенин. Он пишет:
Это вовсе не случайное определение.
В 1916 году на пороге своей огромной славы Есенин, словно бы предощущая горький свой конец, пытается избежать его и думает уйти в монастырь — спастись.
В есенинском стремлении к монашеству можно увидеть что-то поэтическое, в какой‐то степени даже игровое — но это будет ошибкой.
В конце концов, мы ведь знаем конец его пути. Даже внешне словно бы играя в «стихи», в «поэтическую позу», Есенин, как никто другой, знал, сколь серьёзны его ставки. Сколь абсолютны они!
Можно вообразить себе Есенина монахом, равно как, скажем, Гоголя, Лермонтова, Достоевского, Гаршина, даже Льва Толстого.
В этом есть какой‐то важный признак русской литературы: её внутренняя сдержанность, обращённость к потустороннему, способность к преодолению человеческого, молитвенная собранность.
пишет Есенин в 1916 году в стихотворении «За горами, за жёлтыми долами…» И это второй религиозный период в поэзии Есенина (1914–1916), который мы условно определим как монашеский.
Он более трагичный — на нём, конечно же, сказывается и начавшаяся мировая война, и тяжелейшие предчувствия, явленные, скажем, в стихах, посвящённых царевнам — дочерям государя, которым Есенину выпала возможность читать свои стихи.
написал Есенин в 1916 году, и можно лишь болезненно поразиться мощи его провидческого дара.
Куда, как не в монастырь, бежать от грядущих дней?
Тема монашества кочует из стихотворения в стихотворение и обрывается в 1917 году.
В стихотворении «Покраснела рябина» Есенин с неожиданным восхищением пророчествует о скорых переменах:
Так начинается новый этап (1917–1919), который мы определим как «старообрядческий космизм».
Есенинские ощущения той поры почти музыкальные. Приходят к человеку в состоянии полузабытья — и звучат:
Вновь возникает русский перелесок как синоним рая. Казалось бы, написавший эти стихи уже много согрешил в сознании своём («не тот я нежный отрок»), а кроток только во сне; но что‐то, звучащее не отсюда, обещает ему иную радость.
И — радость грянула.
В стихах 1917 года он пишет:
Есенину безусловно нравится всё происходящее. Он видит себя пророком иной России. Но — христианским пророком.
Одному своему товарищу Есенин как‐то признался: «Школу я кончал церковно‐приходскую, и там нас Библией, как кашей, кормили.
И какая прекрасная книжица, если её глазами поэта прочесть!
Было мне лет 12, и я всё думал: вот бы стать пророком и говорить такие слова, чтобы… за душу брало. Я из Исайи целые страницы наизусть знал…»