— Параша! — закричал Кенни.
Его отчаянный крик заставил подполковника обернуться. Кенни заехал кулаком старику в лицо. Из носа подполковника хлынула кровь, и он рухнул навзничь, ударившись головой об угол скамейки. Кенни вскочил и побежал по траве.
Понимаете, это, как я говорил, когда я завожусь, я свою силу не мерю. И все это, все, все — сплошная параша, и я не знаю, что мне делать. Но если вопросы будут, я в порядке, потому что, сами понимаете, с чего это станет заговаривать со мной такой старикан на Хемпстед-хите в час ночи? Вот что им захочется знать.
Джон Уэйн
Люблю тебя, Рикки!
(Перевод М. Ковалевой)
Хильда шла по улице с тяжелой школьной сумкой через плечо; еще издали она увидела, что Элизабет и Родни поджидают ее у ворот.
Она замедлила шаг и остановилась, сердце у нее готово было выскочить. Ясно, в чем дело. Запонка! Хильда опустила сумку на землю и застыла. Всем телом она чувствовала свою незащищенность, уязвимость, неопытность в столкновении с бедой. А беда с ней случилась, ужасная беда. Теперь этому кошмару никогда не будет конца, и вся ее жизнь пойдет прахом.
Элизабет — подруга Хильды. Она на целый год старше, ей уже исполнилось пятнадцать, и она всегда во всем обставляла Хильду. Она была высокая, темноволосая, с ярким румянцем; школу она бросила и работала в конторе, где мужчины уже назначали ей свидания по вечерам. А Хильду родные заставляли ходить в школу, и через год, когда ей будет столько же, сколько теперь Элизабет, она все еще будет школьницей. Но Элизабет опять станет на год старше, и, как ни рвись, за ней не угонишься. Несмотря на эти сложности, девушки дружили — просто потому, что жили на одной улице, в совершенно одинаковых домах и млели над одними и теми же джазовыми пластинками.
Рикки — вот кто был их кумиром. Однажды, почти год назад, они прорвались на его концерт. Он как-то особенно откидывался назад, сгибая колени, словно собирался поднырнуть под проволоку, закидывал голову и пел отрывисто, немного в нос. Похоже было, что он кукарекает, как гигантский петух. Наверное, этим он и покорил обеих девушек, они были влюблены в него по уши. В тот раз в огромный, похожий на сарай кинотеатр набились тысячи таких же, как они, девчонок, обалдевших от петушиных призывов Рикки, а потом все сразу помчались к актерскому выходу. Ослепленные обожанием, в полном экстазе, Хильда и Элизабет продирались сквозь толпу визжащих девчонок, которые старались оттолкнуть друг друга и опрокинуть заслон из полицейских, чтобы дорваться до Рикки.
Прислонясь к ограде чужого сада, Хильда чуть не упала в обморок, когда вспомнила эту минуту: появился Рикки — он шел быстрым шагом, наклонив голову. Девчонки уже не визжали, а вопили во все горло. Целый лес поднятых рук тянулся к Рикки, чтобы урвать хоть клочок его одежды, но тут чья-то рука, как стальной капкан, вцепилась в элегантную манжету молодого героя. Полицейский рванул Рикки к себе и поволок к машине — больше скрыться было негде. А девушка с победным кличем подняла вверх свой трофей — изумительную топазовую запонку. Но не успел отзвучать этот торжествующий вопль, как десятки рук уже схватили добычу. И запонка оказалась в руке Элизабет. Хильда вспомнила, с каким жестким, решительным видом Элизабет схватила запонку и бросилась напролом через толпу. Рикки принадлежал ей, и ничто на свете — ни угрызения совести, ни страхи, ни сомнения, — никто и ничто не смело встать между нею и ее любимым. Девушка, которая сорвала запонку, заливалась слезами, стараясь пробиться через толпу туда, где мелькали голова и плечи Элизабет, но это был напрасный труд: помогать ей никто не собирался. Ясно, что любая из девушек вырвала бы запонку у Элизабет и ни за что бы с ней не рассталась.
Когда наконец Элизабет и Хильда ухитрились влезть в автобус — запонка была незаметно и надежно запрятана, — обе они так сияли, как будто удачно ограбили ювелирный магазин.
«В любви и на войне все дозволено», — негромко сказала себе Хильда, и эти слова отчетливо прозвучали в безветренной тишине пригорода. Но если все дозволено, тогда уж нечего жаловаться. Теперь придется начинать открытую войну с Элизабет. Война? Но ведь Хильда совсем безоружна. Она может только страдать и терпеть, терпеть ради Рикки.
Как не понять, что тут произошло! Она шла вперед, шаг за шагом, готовясь к неизбежному взрыву, и вдруг отчетливо увидела лицо своего двенадцатилетнего брата Родни. Ее младший братец. Какая же у него торжествующая ухмылка — верный знак, что он нашел способ ей напакостить. Вот хорошо бы его прикончить! Только как? Ножом? Духу не хватит. Но только представить себе, как лезвие вонзается ему меж ребер, разрезая мясо и жир, и погружается в его черное трепещущее сердце… Она по-девичьи передернула плечами. Нет, девушки так не поступают! Она девушка, и она любит Рикки — ей суждено страдать за свою любовь, как страдали все женщины всех времен.