В отношении британской молодежи конформизм — это готовность наследовать английскую форму общественного устройства со всем ее идейно-философским багажом. Писатели, со своей стороны, отмечают, что для молодежи принятие конформистского мышления, как правило, связано с отказом от общечеловеческих ценностей. По крайней мере, с довольно безболезненным их забвением. Отмечают и бьют тревогу, что вполне естественно.
Например, в рассказе Й. К. Смита «Выжить во что бы то ни стало» показана технология оболванивания молодого человека и превращения его в конформиста. Смит раскрывает существо конформизма как соблазна, которому охотно поддаются слабые духом, чтобы обрести недостающую им уверенность в сознании своей принадлежности к «массе», к человеческому стаду. История XX века доказала, что за конформизм приходится платить очень дорого. Недаром слова рассказчика — «Мое сознание стало частью единой системы, необъятной, непостижимой и небывало гармоничной. Я как бы растворился в высшей гармонии — и был до слез благодарен Армии» — так явно перекликаются со славословиями матерого фашиста в новелле Силлитоу «Газман, ступай домой!»: «Ах, как хорошо, когда весь народ, как один человек, идет вперед… Время было гордое и благородное, когда одиночество было позабыто».
Другое исследование становления конформистского сознания — «Заметки к истории болезни» Д. Лессинг. С беспристрастностью естествоиспытателя автор протоколирует обыденный клинический «случай — забвение молодыми людьми своего человеческого достоинства и их добровольное, в полном соответствии с господствующей моралью, превращение самих себя в объект купли-продажи. Вплоть до того, что даже думать о себе они приучаются на языке рынка: «Платить за себя в ресторане значило занижать себе цену»; «Своим капиталом (то есть телом. — В. С.) она теперь распоряжалась еще осмотрительнее»; «Он о себе не забывал, как и она, впрочем, и все еще боялся продешевить» и т. д.
Чтобы привить молодому поколению конформизм, чтобы примирить его с обществом, приручить и смирить, общество готово на все — даже, как это ни парадоксально, внушать молодым людям веру в их собственную исключительность. Этот миф имеет в западной социологии хождение в качестве разменной монеты и звучит так: молодежь аполитична, стоит вне классов и является замкнутой внутри себя кастой, своеобразным государством в государстве; она, конечно, бунтует, как ей положено, но бунт этот распространяется только на внутрикастовое — моды, вкусы, сексуальную мораль, образ жизни. Со временем они взрослеют, утрачивают право на возрастную исключительность и спокойно вливаются в общество. Сторонники такого мифа сделали из молодежи красивый и, добавим, удобный культ.
Думается, что все новеллы сборника своим жизненным материалом и характерами решительно опровергают этот миф. А один из авторов, Энгус Уилсон, в рассказе «То ли карта набекрень?» полемизирует с ним почти в открытую. Эта новелла написана в конце 50-х годов, то есть именно тогда, когда «молодежная революция» впервые стала предметом самой беззастенчивой спекуляции в английских газетах, на радио и телевидении (моды и рокеры, «эра рок-н-ролла», тедди-бойз и т. п.), когда многие начали искренне считать, что быть молодым — привилегия и прерогатива, даже избранничество. Одним словом, когда молодежь стала модой.
Уилсон — блестящий сатирик и сейчас, после смерти Ивлина Во, едва ли не крупнейший прозаик современной Британии. Разоблачитель всех и всяческих «поз», которые любит принимать британский снобизм (у него есть роман, так и озаглавленный: «Англосаксонские позы»), он внес этим рассказом свою лепту в молодежную тему, показав умничающих интеллектуалов, возводящих молодость в культ, и молодых оболтусов, охотно уверовавших в собственную исключительность, такими, каковы они на самом деле, — недалекими снобами и теми же конформистами навыворот.
Взяв из соображений гротеска нарочито вульгарный характер (образ Кенни Мартина), Уилсон выставил на посмешище два типа глупости: глупость эстетски-интеллектуальную (юный гений Хагет и его окружение, Шарага — молодые люди, которые культивируют интерес к мистицизму и «интуитивное безумие») и глупость патологическую, первозданную, запечатленную в Кенни, совершеннолетнем кретине и потаскуне, который, по собственным словам, «себя пока еще не нашел». По сравнению с напористой агрессивностью этих двух форм глупости, диктующих моду и берущих приступом столичные литературные салоны, банальное тихое помешательство подполковника Ламбурна, одного из персонажей рассказа, выглядит совершенно безобидно.