Старуха склонилась над грудой спиной к нему, стала в ней разбираться, не оборачиваясь, раскидывать все на две стороны. Толстый сложенный брезент угодил ему в грудь, хорошо, хоть он успел увернуться от горных башмаков, шипы которых грозно сверкали. Да, эта старуха не больно церемонилась с хозяином дома, пусть даже с хозяйским двоюродным братом. Пока она не обернулась, он поспешно сунул фотографию в ощетинившийся колючками цветущий куст — тут она будет в безопасности. Потом вновь подошел к сараю и сказал с достоинством:
— По-моему, прежде я вас не видел.
— Конечно, не видал. Мое дело — сад, да я и приходила-то к ним всего три раза. Еще до того, как они решили съезжать. — Она круто обернулась, уставилась на сверкающие шипами башмаки. — Тут столько всего понабросано, можно подумать, они и впрямь ходили в походы да лазили по горам, а на самом-то деле только и знали, что перекидывали все это с места на место. Их самих я, считай, только в машине и видела. Ну ладно, парень, двоюродный или кем еще ты им приходишься. Нечего на меня глаза пялить. Это ведь твоя родня, не моя, и уж я что хочу, то и скажу. Чего ради мне перед всеми вами помалкивать? С жиру бесятся, не знают, куда деньги девать. Все новенькое, только-только из магазина. Разок попользовались — и швырк в угол!
Мальчик весь вспыхнул, сдвинул брови. Старухины колкости стали его задевать, будто речь и впрямь шла о его родне. Притом у него уже начало складываться кое-какое представление об этих незнакомых людях. Он ощущал и гордость и стыд — не за них самих, но за то, как все это отзывалось на девушке, чье лицо сияло сейчас из колючего кустарника, как ясный месяц из-за туч.
— А девчонке-то… сам знаешь, девчонке взяли да подарили арфу, — сказала старуха, словно услыхав его тайные мысли. — Надо ж — самую настоящую арфу!
— Ну, ну, рассказывайте! — с вызовом воскликнул он и расправил плечи.
Был он ростом не ниже этой старухи. А сейчас, казалось, стал на голову выше ее, и глаза его сверкали.
— Рассказывать, — усмехнулась она. — А что еще рассказывать? Она пощипала струны раз-другой и больше и не подходила к этой самой арфе. А ведь новая была арфа, прямо из ящика!
— Прямо из ящика! — передразнил он и, не найдя, что бы еще сказать поязвительней, откинул голову назад, захохотал. А дым все поднимался над оградой и уплывал в небо, и ему тоже хотелось поскорей отсюда убраться. Но сейчас те люди взывали к нему, чтобы он их защитил. К тому же нападки старухи придали ему сил. Она снова отвернулась и, что-то бормоча про себя, стала вытаскивать из угла сарая какие-то вещи.
— Походы! — презрительно фыркнула она и потрясла у него перед носом смятой палаткой. Снежная белизна палатки ясней ясного говорила, что ни в каких походах она не бывала.
— Все равно… — начал мальчик.
— Что все равно? — вскинулась старуха. — Может, они разбивали лагерь в саду за домом?
Мальчик перевел дух. Закричал:
— Вы ничего про это не знаете. Я с ними ходил! Хватит поливать их грязью! Я всюду с ними ходил!
В саду вдруг стало тихо. Пальцы старухи замерли, она уже не теребила палатку. И она сама, и мальчик словно застыли. Но перед домом, в битком набитом фургоне зашевелились грузчики. Слышались шарканье, глухие удары — это они устраивались поудобнее, вытягивали ноги, задевая мебель, и снова все стихло.
— Я с ними и ходил и ездил! — крикнул мальчик, мотая головой и размахивая руками. — Они всюду побывали.
— Может, они весь свет объездили? — усмехнулась старуха.
— Да нет. Всю Европу.
— А, Европу! В горах были, да?
— Были. В Швейцарии.
— И лазили по этим самым горам? Разбивали лагерь и лазили по горам? Смех, да и только. Здесь они никуда носу не показывали. Ну, потише, потише. Больно ты горячий. Сядь лучше посиди.
У него и вправду щеки так и горели, глаза щипало. Казалось, он с трудом сдерживает слезы. Он присел на край старого ящика, отвернулся от старухи. А ее воинственный пыл уже погас, она сложила руки на груди и смотрела теперь куда-то поверх ограды. Палатку она бросила, и та валялась у них под ногами, точно огромный растоптанный цветок. Горные башмаки лежали на земле, уныло поблескивая шипами.
— А девчонка тоже там была? — осторожно, уже без ехидства спросила старуха.
Он кивнул. Немного погодя она тоже села, скрестив ноги, подперла подбородок темной костлявой рукой, под ногтями чернела набившаяся земля. Долго, пристально смотрела она куда-то поверх ограды.
— А какой вид с тех гор! — воскликнула она наконец своим хриплым голосом.
— Да, — сказал мальчик. Он ничем себя не выдал.
— А даль-то какая, даль! — скрипучим голосом сказала старуха и вытянула большую руку с растопыренными пальцами.