Для авторов сборника красота человеческой души прямо пропорциональна сопротивляемости молодого героя нормативной морали английского общества. У молодости есть прекрасные качества — острое чутье на фальшь и показуху, нравственный максимализм, активная мечтательность, то есть тяга к поискам и утверждению красоты в жизни. Юношам и девушкам из рабочих семей есть на что опереться в этой борьбе — на мораль своего класса. «Мужчина, пусть ему всего девятнадцать лет, имеет право на человеческое достоинство и вправе за это достоинство постоять», — с гордостью заявляет «Студент» Мэккина.
Упорная, хотя и неравная борьба героев за это достоинство, совестливость и требование справедливости вопреки обстоятельствам, думается, и приковывают симпатии читателя к «Студенту», к безымянному рассказчику в новелле Гленвилла «Скажи, что это неправда», к Бенджамену и его подруге («Павана для мертвого Принца» Ш. Дилени) — характерам, высвеченным подлинной красотой и человечностью. Авторы не упрощают проблем рабочей молодежи своей страны. Если их сочувствие всегда на стороне молодого героя, несправедливо и зло обманутого жизнью («Сестра Тома», «Велосипед», «Спасатель»), то нарушение персонажами законов справедливости вызывает их решительное осуждение («Отчаянные» Барстоу, «Руки» С. Чаплина) И все же именно в рабочей среде находят писатели настоящее достоинство, душевное благородство и самоотверженность.
Легко увидеть, что эти герои наследуют в своем поколении прекрасные общечеловеческие качества, которые и делают человека человеком. И всеми силами противятся гому, что пытается передать им в наследство буржуазный миропорядок. Но ведь вопрос о наследовании имеет и другую сторону. Картина общественного развития в литературе Англии была бы неполной, если бы писатели обошли эту сторону. Речь идет о конформизме, который представляет собой важный аспект «молодежной проблемы».
В отношении британской молодежи конформизм — это готовность наследовать английскую форму общественного устройства со всем ее идейно-философским багажом. Писатели, со своей стороны, отмечают, что для молодежи принятие конформистского мышления, как правило, связано с отказом от общечеловеческих ценностей. По крайней мере, с довольно безболезненным их забвением. Отмечают и бьют тревогу, что вполне естественно.
Например, в рассказе Й. К. Смита «Выжить во что бы то ни стало» показана технология оболванивания молодого человека и превращения его в конформиста. Смит раскрывает существо конформизма как соблазна, которому охотно поддаются слабые духом, чтобы обрести недостающую им уверенность в сознании своей принадлежности к «массе», к человеческому стаду. История XX века доказала, что за конформизм приходится платить очень дорого. Недаром слова рассказчика — «Мое сознание стало частью единой системы, необъятной, непостижимой и небывало гармоничной. Я как бы растворился в высшей гармонии — и был до слез благодарен Армии» — так явно перекликаются со славословиями матерого фашиста в новелле Силлитоу «Газман, ступай домой!»: «Ах, как хорошо, когда весь народ, как один человек, идет вперед… Время было гордое и благородное, когда одиночество было позабыто».
Другое исследование становления конформистского сознания — «Заметки к истории болезни» Д. Лессинг. С беспристрастностью естествоиспытателя автор протоколирует обыденный клинический «случай — забвение молодыми людьми своего человеческого достоинства и их добровольное, в полном соответствии с господствующей моралью, превращение самих себя в объект купли-продажи. Вплоть до того, что даже думать о себе они приучаются на языке рынка: «Платить за себя в ресторане значило занижать себе цену»; «Своим капиталом (то есть телом. — В. С.) она теперь распоряжалась еще осмотрительнее»; «Он о себе не забывал, как и она, впрочем, и все еще боялся продешевить» и т. д.
Чтобы привить молодому поколению конформизм, чтобы примирить его с обществом, приручить и смирить, общество готово на все — даже, как это ни парадоксально, внушать молодым людям веру в их собственную исключительность. Этот миф имеет в западной социологии хождение в качестве разменной монеты и звучит так: молодежь аполитична, стоит вне классов и является замкнутой внутри себя кастой, своеобразным государством в государстве; она, конечно, бунтует, как ей положено, но бунт этот распространяется только на внутрикастовое — моды, вкусы, сексуальную мораль, образ жизни. Со временем они взрослеют, утрачивают право на возрастную исключительность и спокойно вливаются в общество. Сторонники такого мифа сделали из молодежи красивый и, добавим, удобный культ.
Думается, что все новеллы сборника своим жизненным материалом и характерами решительно опровергают этот миф. А один из авторов, Энгус Уилсон, в рассказе «То ли карта набекрень?» полемизирует с ним почти в открытую. Эта новелла написана в конце 50-х годов, то есть именно тогда, когда «молодежная революция» впервые стала предметом самой беззастенчивой спекуляции в английских газетах, на радио и телевидении (моды и рокеры, «эра рок-н-ролла», тедди-бойз и т. п.), когда многие начали искренне считать, что быть молодым — привилегия и прерогатива, даже избранничество. Одним словом, когда молодежь стала модой.
Уилсон — блестящий сатирик и сейчас, после смерти Ивлина Во, едва ли не крупнейший прозаик современной Британии. Разоблачитель всех и всяческих «поз», которые любит принимать британский снобизм (у него есть роман, так и озаглавленный: «Англосаксонские позы»), он внес этим рассказом свою лепту в молодежную тему, показав умничающих интеллектуалов, возводящих молодость в культ, и молодых оболтусов, охотно уверовавших в собственную исключительность, такими, каковы они на самом деле, — недалекими снобами и теми же конформистами навыворот.
Взяв из соображений гротеска нарочито вульгарный характер (образ Кенни Мартина), Уилсон выставил на посмешище два типа глупости: глупость эстетски-интеллектуальную (юный гений Хагет и его окружение, Шарага — молодые люди, которые культивируют интерес к мистицизму и «интуитивное безумие») и глупость патологическую, первозданную, запечатленную в Кенни, совершеннолетнем кретине и потаскуне, который, по собственным словам, «себя пока еще не нашел». По сравнению с напористой агрессивностью этих двух форм глупости, диктующих моду и берущих приступом столичные литературные салоны, банальное тихое помешательство подполковника Ламбурна, одного из персонажей рассказа, выглядит совершенно безобидно.
Уилсон, как заведено у сатириков, обращается к гиперболе, сгущает краски. Но, может быть, в мифе об исключительности молодежи все-таки есть какое-то рациональное зерно? Почему-то ведь молодые герои английских писателей все время наталкиваются на глухую стену непонимания, отчуждения, равнодушия, жестокости. Не потому ли, что в них действительно есть что-то особое, из ряда вон выходящее, такое, что взрослым вообще несвойственно? А может быть, молодежь всегда была исключительной в том смысле, что была исключительно плохой?
Английские писатели не согласны с этим. Тема вытеснения, социального одиночества молодого человека звучит почти во всех рассказах сборника, и выясняется, что молодежь не плоха и не исключительна, но что бороться за человеческое достоинство ей и вправду приходится в очень трудных условиях — в одиночестве.
Одиночество никак нельзя назвать нормальным состоянием человека. Силлитоу в рассказе «Газман, ступай домой!» прямо трактует одиночество как кару, определенную преступнику за преступления против человечества, и его точку зрения трудно не разделить. Что касается молодого героя большинства рассказов, то для него одиночество — неспровоцированное и незаслуженное проклятье, наказание без вины.
Одинок лейтенант Тим («Рассвет над Рейновой горой»), одинок Тэнди, которого никто не понимает (рассказ О. Мэннинг), одинок затравленный рядовой Леки («Выжить во что бы то ни стало»), одинок Джимми Таунсенд («Спасатель»), одинок «домоискатель» из новеллы Э. Дейви, одинок «отступившийся от веры» подросток В. С. Притчетта, одинок даже Винс («Отчаянные»). Многие одиноки.