Я лежу в постели, на которой провожу большую часть времени, и смотрю в окно, гадая, чем Келли занимается прямо сейчас. Надеюсь чем-нибудь веселым, тем, что делает ее счастливой и заставляет улыбаться.
Вот-вот наступит время моего осмотра, поэтому я медленно сажусь на кровати, кладя руку на то место, где меня залатали. Нож чудесным образом не задел жизненно важные органы, поэтому травма была не такой серьезной. Мне повезло. Именно это все кругом твердят мне. Еще повезло, что я не порезал крупные артерии на запястье. Повезло. Повезло. Повезло. Это слово кружит по кругу, когда все пытаются напомнить мне, как драгоценна жизнь. Я не верю в удачу, и к тому же не уверен, что считаю выживание везением.
Несколько раз, что я был в больнице, думал о том, чтобы рассказать кому-то, что произошло на самом деле, но я был так накачан болеутоляющими и никак не мог разобраться в своих мыслях. Когда же туман в моей голове рассеялся, то смог взглянуть на ситуацию в целом. Я только что отпинал задницу Калеба, меня считают неуравновешенным, а шрамы на теле вызвали подозрение о самоувечивании. Я пойду против отца и проиграю, как это было всегда. Нет смысла рассказывать кому-то о том, что случилось на самом деле. Люди видят только то, что хотят.
Медсестра входит в комнату с моей картой, на ее лице играет радостная улыбка. Она довольно взрослая, со светлыми волосами и темными корнями, и у нее постоянно отпечатывается красная помада на зубах.
— Как у тебя дела сегодня, милый? — спрашивает она громко, словно я ребенок. Этот же тон врачи используют на мне, потому что я – подросток, что вскрыл вены, а после пырнул себя кухонным ножом.
— Нормально, — отвечаю ей и беру маленькие белые таблетки, что она мне дает. Не знаю, зачем они нужны, но думаю что это какое-то успокоительное, потом что каждый раз, когда я проглатываю их, то словно выпадаю из сознания. И все замечательно. Боль притупляется, а это все, что я когда-либо хотел.
Через десять минут, после принятых таблеток, сонливость берет верх, и я укладываюсь на кровать. Я почти засыпаю, когда знакомый запах дорогих духов опаляет мои ноздри. Держу глаза закрытыми. Не хочу разговаривать с ней и притворяться, что все хорошо, и что отец не бил меня. Не хочу делать вид, будто она ни о чем не знает и беспокоится обо мне.
— Кайден, ты не спишь? — спрашивает она спокойным тоном, который означает, что она под чем-то. Она грубо пихает мою руку, оцарапывая ее ногтями. Я крепче зажмуриваю глаза, скрещивая руки и желая, чтобы она сильнее прошлась по моей коже и срезала ее, стерев все, что я чувствую.
— Кайден Оуэнс. — Ее голос так резок, словно когтями провели по классной доске. — Послушай, знаю, что ты не хочешь это слышать, но пора бы уже разобраться со своими проблемами. Вставай, начни питаться лучше, и докажи докторам, что с тобой все в порядке и можно вернуться домой.
Я не отвечаю и не открываю глаз. Просто слушаю стук своего сердца. Тук, тук. Тук, тук.
Ее дыхание ускоряется.
— Кайден Оуэнс, я не позволю тебе разрушить репутацию семьи. А теперь исправь все. — Она хватает одеяло и швыряет его подальше от меня. — Встань, сходи на терапию, и докажи, что не опасен для себя.
Мои веки постепенно открываются, и я поворачиваю голову в ее сторону.
— А как же отец? Он тоже не опасен для меня?
Она выглядит дерьмово: темные круги под глазами, и куча косметики на лице – попытка скрыть все это. Она по-прежнему при параде: причудливое красное платье, драгоценности и шуба – весь этот роскошный прикид для того, чтобы замаскировать все уродство в ее жизни.
— Твой отец не сделал ничего плохого. Он просто был расстроен из-за того, что ты сделал.
— Ты имеешь в виду выбивание дерьма из Калеба, — уточняю я, кладя руки на кровать, отталкиваясь вверх и прислоняясь к спинке кровати.
Ее взгляд становится холодным.
— Да, именно так. Драка – это не приемлемо. Тебе повезло, что Калеб в порядке. Хотя он все еще решает, выдвигать ли против тебя обвинения. Отец пытается договориться с ним.
— Что? — такое чувство, словно тысяча острых, как бритва, иголок прокалывают мою кожу. — Почему?
— Потому что мы не собираемся позволять тебе спускать репутацию семьи в канализацию из-за твоей никчемной жизни. И постараемся уладить все, как можно тише.
— Так вы подкупите его деньгами, — произношу я сквозь зубы. Ебать. Я хочу ударить что-нибудь, двинуть кулаком в металлическую стену, разбить костяшки пальцев, и смотреть на то, как они кровоточат. Не хочу, чтобы отец разбирался с этим. Не хочу быть чем-то ему обязанным. Он будет трясти этим над моей головой всю оставшуюся жизнь. Твою мать. Все слишком запутанно.
— Да, деньгами, — она открывает сумочку и вытаскивает косметичку. — С трудом заработанными деньгами твоего отца, которому ты должен быть очень благодарен.
— Пускай Калеб выдвигает обвинения. — Меня правда это больше не заботит. Почти каждая частица во мне умерла, а то что еще живо, лишь жаждет очередного надреза. — Мне плевать. Так будет лучше, нежели позволить отцу заплатить ему.
Она смотрится в зеркало, поджав губы, а затем закрывает косметичку.
— Ты такой неблагодарный. — Она направляется к двери, впиваясь каблуками в грязный линолеум. — Ты самый вредный ребенок в мире. Даже твои братья не создавали мне таких проблем.
Потому что они не спасались от бури и ушли еще до появления торнадо.
— Я не ребенок. — Поворачиваюсь на бок и закрываю глаза. — Я вообще никогда не был ребенком.
Стук ее каблуков прекращается. Она ждет, рассчитывая на то, что я продолжу говорить или сама хочет что-то сказать, но затем стук возобновляется и вскоре она выходит в коридор. Я позволяю действию таблеток охватить меня и затянуть в темноту. Последнее что вижу, прежде чем отключиться это самая красивая голубоглазая шатенка, которую я когда-либо видел. Единственная девушка, завладевшая моим сердцем, и я из последних сил держусь за ее образ. Иначе, я наверное, просто потерял бы желание дышать.
Келли
— У меня вопрос, — говорю я Люку. Мы стоим перед входом на маленький каток, собираясь покататься на коньках, причем никто из нас не делал этого прежде (об этом мы признались друг другу в машине, когда ехали сюда). Каток не слишком заполнен, есть несколько пар, катающихся на льду и держащихся за руки, а в центре девушка, учащаясь катанию. — Что случилось на паре профессора МакГеллона?
Люк качает головой, проводя рукой по своим коротким каштановым волосам.
— Разве Сет еще не рассказал тебе?
Я наклоняюсь, чтобы затянуть шнурки на коньке.
— Он сказала по телефону, чтобы я спросила у тебя.
Он закатывает глаза, пока я поднимаюсь.
— Ты действительно хочешь это знать?
Я колеблюсь из-за предостережения в его голосе, но решаюсь побыть немного сорвиголовой и киваю.
— Да. Наверное.
— Меня поймали занимающимся... кое-чем в кабинете. — Он решается выйти на каток, и наступает на кончик конька так, что лезвие режет лед. — С девушкой.
Черт бы побрал Сета и его потребность вытолкнуть меня из зоны комфорта. Я краснею, но делаю вид будто это из-за холода, подкрепляя это дрожью.
— Это был профессор?
Он идет вперед, с дрожащими коленями, и медленно движется в середину катка, где вращается девушка с руками над головой.
— Нет, Сет.
Я, держась за стену, выхожу на лед, и решаю сменить тему прежде, чем мои щеки воспламеняться.