Мама подскакивает из-за стола, хватает свой журнал и кофе, и спешит к выходу.
— Тебе известно, каково расти в такой бедности, что твоей матери приходилось бы продавать себя на углу, чтобы купить для тебя поношенные туфли в секонд-хенде?
Она никогда не рассказывала о своем детстве или о своей матери, поэтому я ошеломлен.
— Нет… но я бы лучше вырос без хорошей обуви, чем с ежедневными побоями.
Мама разворачивается и швыряет в меня кружку, которая пролетает над моей головой и разбивается о стену. Острые осколки разлетаются по полу и застревают в щелях между плиткой.
— Неблагодарный мелкий засранец. Ты понятия не имеешь, как тебе повезло. — Она дрожит от злости, выпучив глаза.
Я перевожу взгляд с нее на осколки, потом опять на нее, раскрыв рот. Она еще никогда так не сердилась. Чаще всего мама ведет себя сдержанно. Но вспышка гнева в ее глазах угасает так же быстро, как вспыхивает. Она проводит руками по волосам, поправляя прическу, после чего выходит из комнаты, оставив уборку этого беспорядка мне.
Достаю веник из кладовой и собираю стекло, наблюдаю, как фрагменты падают в мусорную корзину с совка. Заметив на дне корзины туристические буклеты про туры в Париж и Пуэрто-Рико, задаюсь вопросом, а не туда ли уехал отец. Хотя эти города больше подходят для отдыха, чем для командировки.
Когда отношу веник обратно, вспоминаю ту ночь – неконтролируемую ярость в глазах отца, и чувство неизвестности поднимется в груди. Что со мной будет? Как мне вернуться к жизни после приятия мысли о неминуемой смерти? И будет ли у меня жизнь, к которой можно вернуться? Мама может сколько угодно притворяться, что все пройдет хорошо, что они купят молчание Калеба, но у меня есть сомнения, я ничуть не удивлюсь, если он возьмет деньги и все равно выдвинет обвинения.
Я продолжаю анализировать свои планы, спустившись в подвальную комнату и сидя в тишине. Достаю телефон из кармана, смотрю на экран, мой палец нависает над кнопкой вызова. Черт, мне так сильно хочется позвонить Келли. Потому что я чувствую – она сможет мне помочь, подскажет какие-нибудь ответы, даст причину снова возродиться.
— Эй, чувак. — Тайлер вваливается в комнату, захлопнув дверь локтем. У него в руке коричневый бумажный пакет; запрокинув голову назад, он делает глоток того, что в этом пакете скрыто, вытирает рот рукавом рубашки, потом протягивает свое пойло мне.
Отрицательно качаю головой и кладу телефон в карман, расценив появление Тайлера как знак не звонить Келли.
— Нет, спасибо, чувак.
Он пожимает плечами, отпивает еще, плюхается на кожаный диван, стоящий напротив меня. Тайлер выглядит скорее на тридцать, чем на двадцать, его одежда измята и поношена. У него нет одного зуба — сказал, что выбили в драке, но мне кажется, Тайлер вполне может сидеть на крэке или еще какой дряни, судя по язвам у него на лице. Его редеющие волосы подстрижены коротко, от него несет сигаретами и перегаром.
— Ты тут надолго? — Тайлер закидывает ноги на кофейный столик; на подошве его ботинка виднеется дыра.
— Понятия не имею. — Я беру пульт, направляю его на телевизор. — Полагаю, все зависит от ситуации с Калебом.
Он снимает пакет с бутылки водки, подносит горлышко ко рту.
— Кстати, что между вами произошло? — Тайлер делает глоток, после чего с шумом опускает бутылку на стол. От давления у него на губах остался красноватый отпечаток – мне интересно, было ли ему больно, почувствовал ли он это вообще.
Включаю телевизор, листаю каналы. Я не хочу разговаривать с братом, ведь он так пьян, что завтра наверняка не вспомнит ни слова. Пусть я, скорее всего, не прав, но по-прежнему злюсь на него – Тайлер бросил меня тут, чтобы превратиться в такое.
— Это называется жизнь.
Он скептически смеется.
— Ты называешь драку с кем-то жизнью?
— Когда-то вся наша жизнь состояла из драк, — говорю я, и Тайлер нервно ерзает на месте. Щелкаю костяшками пальцев, разминаю шею, подавляя желание заехать кулаком в стол. — Я его не избил. Только сломал нос, выбил несколько зубов и оставил синяки на лице. И все.
— Да, но чем Калеб Миллер тебе насолил? — допытывается брат. — Когда я был тут в последний раз, он производил впечатление нормального парня.
Я снова щелкаю костяшками, надавливая как можно сильнее, до тех пор, пока не появляется ощущение, будто кожа вот-вот лопнет.
— Калеб – хренов урод, ему сошел с рук поступок, за который его должны были посадить в тюрьму. Я с ним еще по-божески обошелся, он заслуживает худшего.