Решение далось Крине трудно, ее невыразительное лицо совсем застыло.
— Не больше чем на полчаса, — решилась она. — И при столкновении с потенциальной враждебностью немедленно отступаем.
— Конечно, — пообещала Гвендолин.
— Я соберу еще кое–какое снаряжение, и можно идти.
Крина на прямых ногах и твердо расправив плечи спустилась в гостевую спальню.
Когда дверь за ней закрылась, Гвендолин обернулась к Горацио.
— Вылазки?
Он ударил себя в грудь.
— Мы, охотники–собиратели, добудем пропитание для своих женщин.
— Добудь мне бальзамического уксуса для салата с авокадо — и я вся твоя.
— Буду иметь в виду. Как тебе кажется, с ней все в порядке? — Он кивнул на дверь.
— Просто она серьезно подходит к работе. При ее профессии иначе нельзя.
— Нет, я имел в виду: здорова ли? Что–то она плохо выглядит.
— Слушай, она попала в переделку, и опереться не на кого. Ты бы с ней помягче.
— Ха, это я‑то? А кто поощряет ее звать себя «мэм»?
— Что–что?
— Мэм. Средневековье какое–то. Титулование, разделяющее нас на классы, так же обесценивает людей, как классификация по расе. Разделяй и властвуй, рабочая стратегия правящей элиты еще с темных веков.
Она кокетливо облизнула губы.
— Поняла, товарищ.
— Спасибо.
— И просто чтобы ты знал: я не уверена, возьмут ли ее с нами на Нашуа.
— Я сам об этом думал, — понизив голос, ответил он. — А если мы набьем кладовую ингредиентами для принтера, у нее останется еда, когда мы уйдем.
— Горацио, если нам придется уходить на Нашуа, значит, Земле конец. Еда на лишнюю неделю по большому счету ничего не изменит.
— Все равно надо держаться достойно, вести себя по–человечески. Это важно. Даже теперь. Может быть, особенно теперь.
Гвендолин крепко–крепко обняла его.
— Я никогда тебя не заслуживала.
Они вышли из жилого квартала на тревожно притихшую Милман-стрит. Здания здесь большей частью сохранились от перестроек двадцатого века, когда ностальгически воссоздавали георгианскую роскошь, существовавшую только на иллюстрациях, изображавших век девятнадцатый, и ставшую реальностью только потому, что деньги понемногу перетекали от менее состоятельных к настоящим богачам, давая тем возможность расширить драгоценное жилое пространство до возможности сдавать жилье внаем. Богатство в сочетании с метрохабами добавило и зелени, так что снизу улица смотрелась теперь недавно расчищенным участком леса: деревья и затянутые плющом стены соответствовали высоким стандартам района.
Гвендолин хмуро осматривала окаймлявшие свободную полосу липы и лондонские платаны — пыталась разобрать, что в них не так.
— Ветер, — вдруг сообразила она. — Ветра нет.
Ветки над головой застыли, листья обвисли и даже не шелестели.
— Щит отрезал нас от погоды, — объяснил Горацио. — Теперь будем жить как в оранжерее.
Он покосился на обильно потевшую Крину.
— А кислорода хватит? — встревожилась Гвендолин. — В смысле, если нас накрыли герметичной крышкой, откуда взяться свежему воздуху?
— На несколько месяцев хватит, — сказал он. — Может, и на годы. Так далеко вперед заглядывать не приходится. Задолго до того все так или иначе решится.
Они свернули от Темзы в сторону Кингс–роуд, к прославившим улицу магазинам. Две ап–багажки Гвендолин послушно следовали за ними. Две, потому что она решила, что малость оптимизма сегодня не помешает. Под деревьями то и дело попадались застывшие ап–доставщики и уборщики: лишившись возможности перезарядить батареи, машинки за ночь выжгли резервы энергии на поиски рабочего пункта зарядки. Проезжую полосу перегородили два пустых ап–такси: их киберы спрятали головы в песок, даже не отзывались на запросы альтэго. У одного было покорежено колесо от основательного удара о столбик ограждения. Вокруг Гвендолин заметила несколько пятнышек крови. Рука у нее сама поползла к молнии кожаной куртки — застегнуть доверху, целиком укрыться под вплетенной в ткань защитной сеткой.