Дверь зимнего сада была распахнута настежь. Он вошел. Увиденное дошло до сознания несколько секунд спустя. А потом он стоял на четвереньках, выворачиваясь наизнанку в промежутках между бессвязными воплями, потому что в памяти вышибло пробку и все вчерашнее ударом кувалды шарахнуло его по нейронам.
Это вовсе не наведенный нарком бред. Когда дом перестал принимать нижнюю сеть, они смотрели обычные новости о накатившей на планету волне. Люди плавились, их мышцы растворялись, врастали в жутко разбухшие торсы. Конечности усыхали, а ребра расширялись и склеивались в жесткий защитный панцирь поверх мутировавших органов. У кого это далеко зашло, в череп втягивались и глаза, и уши; тем чудищам, в каких они превращались, все это было без надобности. И так везде, под всеми щитами.
«Окукливание», — назвали это перепуганные ведущие новостей. Тела жертв модифицировались в коконы, готовясь провести вечность на летящем к концу времен «Спасении жизни». Контактные линзы показывали ему людей, безнадежно изуродованных за одну ночь; они лежали на кроватях — беспомощные, с усохшими конечностями, не в силах шевельнуться — и медленно теряли сознание. Обездоленные семьи собирались вокруг, им осталось только плакать. Богатыми занимались парамедики высшего класса с озадаченными, испуганными лицами; среднему классу санитарные службы вводили седативные и пытались выбить место в больнице; совсем бедным оставались священники, молитвы и цветочные венки, кое–кому делали акупунктуру, прокалывая мерзкие опухоли. Этим еще посчастливилось.
Страх, завладев улицами, вызвал сотни бунтов. Олли с Аднаном в тошном отчаянии смотрели передачу из Каракаса: замершая в нерешительности военизированная охрана против окруживших клинику новоявленных антиоликсистов. Окукленных — иногда еще в сознании, кричащих — выволокли на площадь перед больницей. Разожгли большой погребальный костер, и пламя испускало жирный чад, когда люди с замотанными от дыма лицами швыряли в него живые коконы. Некоторых родственники пытались отстоять, вступали в бой с перепуганной толпой. Эти были обречены на поражение.
Случившееся в Каракасе распространялось по всему земному шару. Люди боялись заразиться от коконов, и этой первобытной паники ничуть не унимали успокоительные заверения властей. В маленьких городах было хуже. Множество беженцев из сельской местности истощили запасы. Раздражение в адрес чужаков в сочетании со страхом окукливания дало взрывчатую смесь. Костры разгорались один за другим.
«Всекомменты» дружно твердили, что окукливание грозит только имеющим в организме К-клетки, и потому больницы осадили толпы людей, требующих удаления имплантов. Против этих, спешащих избавиться от чужих клеток, чем бы то ни грозило здоровью, пришлось вызвать военизированные службы и полицию. Пошел вал роликов и картинок с инструкциями «прооперируй себя сам».
Олли в отчаянии зажмурился, но воспоминания продолжали жечь мозг. Потом всплыло самое страшное. У Вика и у бабушки есть К-клетки! И с ними так будет. Если только… эти операции! К-клетки можно удалить раньше, чем начнется окукливание. Только на это надо порядочно ваттдолларов.
У Клодетты они есть.
Он открыл глаза, уже зная, что делать. На хрен друзей, на хрен Джад. Пришельцы пришли за его родными. Остальное ничего не значит. Когда желудок совсем опустел, Олли уставился на кушетку, где лежал Ларс. Бывший Ларс.
Опухоль, распространявшаяся от верхней части туловища, теперь так разрослась, что футболка лопнула, обнажив бледную кожу и выпуклые голубые вены. Поглощенная новообразованием шея превратила голову в короткий придаток тела, а само тело — в кривой костяной клин с четырьмя торчащими палочками. Олли понимал: это все, что осталось от конечностей Ларса, — бедренные и плечевые кости, топорщившиеся непристойными, нечеловеческими гениталиями, обернутые в бесцветную сморщенную кожу с пульсирующими венами. А его тупое, полунеандертальское лицо… Олли всхлипнул. Глазницы стали пустыми, затянутыми гладкой кожей кратерами над носом, приплюснутым, как его никогда не сплющивал ни один кулак, с зарастающими ноздрями, а рот открылся большим О — должно быть, в последнем изумленном вздохе. Да ведь кто угодно удивится, когда из паха прорастут тонкие щупальца, прокопают себе норки в диване и пойдут втыкаться в ковер.