— А что, может быть, и вас, товарищ Тарасов, кто-то проверить взялся? — усмехнулся один из проспекторов.
— Откуда же я могу знать.
— Только не сердитесь, — продолжал другой, — но не пойму, зачем вы его в кассу отнесли. В скупке золото спокойно принимают. Вы же всех опрашивали, хозяин не нашелся. Ваше право было…
— Но золото же не мое!
— Чудак!
Так с тех пор и пошло: «Чудак».
5
Знакомство
Большую часть времени Тарасов отдавал проверке заброшенных разработок и разведок, обследовал месторождения, найденные местными жителями. Такая работа была ему больше всего по сердцу. Он сразу же превращался в геолога-поисковика, сутками мог бродить по горам, отбивать или мыть пробы. А вернувшись в трест и едва успев получить новую заявку или раскопать в архивах материалы о каком-нибудь старом руднике, немедленно начинал доказывать руководителям треста, что разобраться можно, только побывав на месте, и просил о командировке.
Однажды в пачке заявлений и писем первооткрывателей внимание Тарасова привлек самодельный конверт, на углу которого стоял штамп: «Красноармейское». Письмо начиналось с обычных приветствий. Затем сообщалось, что, будучи в армии, красноармеец многое понял и что желание принести посильную пользу родному краю заставляет его писать это письмо. «…Почти у самой нашей деревни Кисовки, в горе, за старой мельницей, есть канавы. Да и сама-то мельница, как говорят старики, — сообщал автор письма, — раньше была небольшой обогатительной фабрикой, выстроенной для добычи золота. Рассказывают, что здесь вел большую разведку частник-золотопромышленник Часов перед самой революцией. Почему забросил — неизвестно. Думаю, что надо бы все это проверить. Со своей стороны так считаю, что частный капиталист царского времени зря строить фабрику не стал бы… К сему остаюсь с ком-приветом…»
Подпись была неразборчивой, но к письму прилагалась записка политрука, хорошо характеризовавшая автора письма и содержавшая просьбу сообщить о результатах проверки факта, изложенного в письме, в часть.
Геолог заинтересовался письмом и месторождением, разведка которого была остановлена по неясным причинам. В письме, судя по всему, упоминался тот самый золотопромышленник Часовников, который теперь работал в тресте в должности проспектора и сидел в. производственном отделе почти рядом с Тарасовым. Все его докладные записки по вопросам ревизии тех или иных старых разведок и рудников Тарасов внимательно прочитал. Теперь пришлось делать это вторично. Ни в одном из них Кисовки не значилось.
Тарасов насторожился. Невольно возникла мысль, что в этом случае Часовников пытался скрыть наиболее удачную разведку, сохранив ее результаты, как говорится, впрок, авось себе сгодится; а может быть, он, напротив, стремился скрыть собственную грубую ошибку. Решить, какое из предложений верно, можно было бы двумя путями: поговорить начистоту с самим Часовниковым либо выехать на место, провести внимательное геологическое обследование, взять контрольные пробы руды, может быть предварительно расчистив старые выработки.
Собрав по району Кисовки все данные, какие удалось найти в скудных местных архивах, геолог доложил главному инженеру треста о необходимости ревизии и попросил разрешения заняться проверкой на месте. С ним согласились, но порекомендовали взять с собой Часовникова, не открывая ему цели поездки, и посмотреть, как будет себя вести бывший золотопромышленник, прибыв на заброшенный им участок.
Часовникову сказали, что нужно поехать вместе с Тарасовым для осмотра объектов, указанных первооткрывателями. Старику явно не очень хотелось ехать вместе с «чудаком», да еще на положении подчиненного, но ослушаться начальства он не посмел.
Ранним утром ходок, запряженный приземистой бурой лошаденкой, выкатился из окраинной улочки Усть-Каменогорска. Дорога полого поднималась на холмы, разделяющие долины двух правых притоков Иртыша — рек Ульбы и Убы, впадающих в него чуть пониже города.
Спутники долго молчали. Невысокий Часовников казался совсем маленьким потому, что обложился сеном и согнулся, ежась от утреннего холодка. Тарасов, держа в руках вожжи, внимательно вглядывался в окружающий пейзаж невысокого нагорья и лишь временами легонько понукал лошадь.