Тарасову нечасто удавалось вырваться в эти места, и, чтобы зря не терять времени в пути, он выбрал маршрут, позволявший по дороге осмотреть некоторые другие участки, ожидавшие очереди.
Видавший виды газик, поскрипывая на каждой неровности дороги, прогромыхал мимо складов Усть-Каменогорской пристани и спустился к Иртышу около самого въезда на паром.
Вода была небольшая, кроме того, и днем и ночью сновали по Иртышу то баржи, то пароходы, то плоты. Поэтому паромщики предпочитали работать только при дневном свете. Они устраивали ночлег на той стороне, где их заставала ночь, и надо было обладать особым красноречием, чтобы заставить паром отчалить в неположенное время. Обычно к утру у причалов живописным табором располагалась очередь ожидающих переезда.
Машина въехала на паром; с обеих сторон под колеса подложили бревна и прибили их к настилу скобами.
— Не ровен час, качнет… скатится, чай, не лошадь.
Вокруг машины плотно встали разнообразные повозки — брички, ходки. Лошадей привязали к перилам, задвинули слеги, закрывающие въезд на паром, и приготовились к отплытию. Но именно в этот момент пронизывающий холод ворвался в тихое солнечное утро.
Откуда-то появился незаметный раньше ветерок, а вместе с ним туман, настолько плотный, что казалось, протяни руки вперед — и сможешь схватить комки ваты, раздвинуть их и в воздухе останется открытое к свету окно.
— Ишь ведь когда выкатился, — громко выразил недовольство паромщик.
Действительно. Видимо, туман накапливался где-то выше, за поворотом Иртыша, между скалистыми берегами, упирался в них, как в стену. Потом облако соскользнуло с опоры и вырвалось на свободу. К тому времени участок ниже ущелья еще не успел согреться, хотя уже появился дополнительный восходящий поток воздуха и ускорил движение холодной массы тумана.
— Давай! Плыви, неужто до обеда ждать будем, — выкрикнул кто-то из возчиков.
— А ежели чего, ты в ответе будешь?
— В тумане нечто кто без гудка едет. Услышим, так и мы заревем всей артелью.
— Ну ладно. Только, может, кто сирену покрутит, — заключил паромщик.
Сиреной оказалась большая самодельная трещотка с длинной ручкой, обладавшая противным пронзительным звуком. Если бы не трещотка да не скрип паромного настила, то без особого труда можно было бы вообразить себя где-то в море. Тонкая нитка каната чуть поднималась от воды и исчезала то ли в воде, то ли в тумане. Был момент, когда оказалось невозможным определить, двигается ли паром или стоит на месте; а если движется, то куда — к противоположному берегу или обратно.
Размышления такого рода нарушил легкий толчок и окрик: «Чалься! Приехали!»
Обгоняя возы, машина двинулась по проселку к старому Зайсанскому тракту, протянувшемуся вдоль левого берега Иртыша; и стоило подняться на террасу, на несколько метров над водой, как туман остался внизу.
Прошло около двух часов с момента переправы. Жаркий летний день вступал в свои права. Уже успел посидеть за рулем Тарасов, уступив шоферское место только при приближении к какой-то деревеньке.
На выезде из деревни группа людей подняла руки, а когда машина остановилась, один из «голосующих» обратился к шоферу:
— Подвези, мил человек! Дальние мы, а тут пароходы по земле не ходют!
— Товарищ начальник, — вдруг переходя на сугубо официальный тон, обратился шофер, — разрешите людей подвезти. Тут и правда с транспортом негусто.
— Смотрите, дело ваше, — в тон ему ответил Тарасов, — только за билеты вперед, — закончил он шуткой.
Шофер выскочил из кабины, помог погрузиться попутчикам, а когда вернулся на свое место и машина снова затарахтела по дороге, сказал:
— Нормально. Работяги строители. Да их сразу видно, что не спекулянты. Раньше срока дело закончили, а за ними ничего не прислали, так пешком подались.
— Далеко?
— В Самарку.
— Это же добрых двести километров!
— За неделю дотопали бы. Где пешком, где на попутных.