— Эге! До нашего разъезда минут десять осталось.
— Это там не ваш рудник светится? — спросил Тарасов.
— Он самый. Огни у самого подножия гор… А вот есть люди, которые хотели бы их погасить…
Прошло еще несколько минут. Тарасов хотел что-то ответить Польникову, но так и не успел.
Поезд резко остановился.
Они спрыгнули со ступенек вагона прямо в степь. А через несколько минут деловито устраивались под теплым пологом дорожного тарантаса.
Предстоял еще час пути на лошадях.
2
Кара-Кыз
Тарасов проснулся с первыми проблесками утра. Принято считать, что именно в это время сон наиболее крепок, а он лежал с открытыми глазами, перебирая в памяти события последних дней.
По-осеннему белый, еще бессолнечный рассвет постепенно вырисовывал детали небольшой боковушки директорского дома. Комнатка служила кабинетом. Огромный письменный стол едва вмещался в простенке у окна, на нем были разбросаны папки, бумаги, книги.
Остальную часть комнаты почти целиком занимали железная кровать и старинный книжный шкаф, удивительно неуютный с несчетными резными украшениями. Через полуоткрытую дверь была видна внутренняя часть дома.
Рядом с кабинетом размещалась столовая с традиционным в те времена круглым столом посередине. Дальше следовала вторая боковушка, служившая спальней для хозяев дома.
Всюду сохранялись следы недавнего уюта, который поддерживался в доме, пока там жили жена и пятнадцатилетний сын Польникова.
Прошла неделя, как они уехали, оставив Ивана Васильевича поглощенного стремлением спасти рудник. Однако вера в добрый исход казалась мало обоснованной. Прекращение работ или даже полная ликвидация рудника порой представлялись неизбежными. Особенно больно было самому уничтожить все, что создано собственным трудом, уничтожить вопреки желанию и здравому смыслу. А ведь не исключена и попытка доказать, что как раз он, директор Польников, больше всех виноват в плохой работе рудника, а значит, и в его закрытии. В этом случае долго и трудно придется доказывать свою невиновность. Хорошо, если это можно будет делать в условиях личной свободы, а если все начнется с «перевода предполагаемого виновника на строгий режим». Проще говоря, под арестом. Именно для того, чтобы уменьшить возможные тяготы, он и отправил семью к родным в Ленинград.
Польников не мог свыкнуться с одиночеством в своем маленьком осиротевшем домике. Он был рад гостю и способен был без устали говорить ему о семье. О жене, до самозабвения любившей книги, несмотря на то что она очень рано потеряла значительную часть зрения и была вынуждена носить очки со стеклами в полпальца толщиной.
С гордостью он рассказывал, как сынишка излазил чуть ли не весь рудник, пробирался в заброшенные выработки, карабкался по горам в окрестностях; вместе с такими же сорванцами научился мыть золото в небольшом лотке.
Кто-то из ребятишек предложил всем вместе добывать ценный металл, складывать в общую железную коробочку, пока не наберется столько, чтобы хватило на оплату в «Золотоскупке» стоимости рубашки.
Затея эта была связана с планами организации детской футбольной команды. Понадобилась форма, просить же деньги на ее приобретение у родителей ребята не смели. В магазине «Золотоскупка» согласились отложить рубашки, а заодно и трусы. В конечном счете вся команда получила одинаковые ковбойки.
Рассказывая об этом, Иван Васильевич заметил: мальчишки взрослым сразу два урока преподали. Во-первых, лишний раз доказали, что золото на нашем руднике никуда не делось и добывать его можно, было бы желание; во-вторых, делать это нужно всем вместе, не таясь, не пряча друг от друга каждую найденную золотинку.
Тарасов уже знал, что большая, двустворчатая дверь вела из столовой в прихожую и из нее в крохотную кухню.
Пожалуй, именно на кухне сильнее всего чувствовалось отсутствие хозяйки. Старенькая соседская бабка, за небольшую плату занимавшаяся уборкой и приготовлением обеда, заглядывала сюда, только чтобы истопить печь. Готовила она у себя дома, здесь же составляла кастрюли на край плиты, а утром забирала накопившуюся за день-два посуду.
Михаил Федорович бесшумно оделся и, стараясь не нарушить покой хозяина, вышел в прихожую.
Скрипнула дверь, щелкнул замок, и он остался один на один с зябким утром, верным признаком близкой осени.