— Кончилась она. Выклинилась. Помню я эту жилу. Хорошее золото брали. Тут и вверху, и внизу все вынуто.
— Нет, Устиныч, не так все просто.
— Я же сам здесь работал, знаю.
— На какой работе?
— Дай бог памяти, пожалуй, из откатчиков уже вышел. Наверное, сам в забое стоял.
— В это можно поверить. Такие, как вы, работали, а те, кому смотреть полагалось, ушами щи хлебали.
— Почему же?
— Да потому, что если бы такая жила выклинилась, то на протяжении нескольких метров можно было заметить ее продолжение — след; пусть хоть трещинку с небольшим количеством кварца или полоску измененных пород, а этого нет. Шла, шла жила в полметра толщиной. До забоя дошла, раз!.. И нету. Кончилась. Так не бывает.
— Не сброс ли, думаете?
— А что думать — вот он, край жилы. Как ножом обрезана. По самому срезу есть отполированные участки, а трещина, по которой прошел сброс, видна и в кровле, и в стенке.
— А почему тут точно рубцы на ране.
— Наконец-то заметил?! Это, Устиныч, следы скольжения. Огромная сила сдавливала породы, пыталась согнуть, они оказались хрупкими, разорвались. По трещине поползли в разные стороны крылья нашей красавицы. Смотрите! Вот в трещине притерты пластиночки глины. Осколки пород под давлением перетирались в пыль, получилась глинистая смазка. Только здесь этой глинки мало. Было бы побольше, так и вы, и другие горняки наверняка сразу сказали бы: сброс.
— Выходит, не выклинилась она…
— Безусловно. Это сброс. Помните, я Корчмареву говорил.
— Слушал я, только думал, вы это вообще.
— Просто так разговаривать мне с ним нечего.
— А ведь и наши старики, Михаил Федорович, помнится, говорили, что искать надо. Только не верили им. Раз обрезало, значит, выклинилась. Ищи новую.
— Но у вас же на руднике был геолог.
— Как его? Тундров, что ли, по фамилии? Так он же пьяница, мы его в шахте и не видели. Правильно нонешний директор сделал, чуть ли не первым его с рудника выгнал. Но то другой разговор. Теперь, выходит, надо крыло искать.
— Больно быстро.
— Почему же, вроде бы все ясно?
— Мы с вами, Устиныч, знаем, что жила сброшена, а не выклинилась. Но… На какое расстояние ее растащило, в какую сторону — неизвестно.
— Разве нельзя определить?
— Можно. Только данных еще мало. Мне думается, что сброс небольшой, а вот фактов… мало!
— Разведку бы пустить.
— Не дешевое дело! Вот когда изобретут такую машину, чтобы за несколько дней во все стороны прощупать, тогда дело будет проще.
— Долго ждать. А если попробовать рассечку задать?
— Это мог Часовников или какой-нибудь другой хозяйчик, хищник. Захотел шахту — задаст, захотел штольню — тоже можно! Отвечает только своим карманом.
— Ответа, что ли, боишься, Михайло Федорович?
— Не то. Народные деньги опасаюсь потратить зря. Представь, что не получится. Делать, так наверняка.
— А если с народом посоветоваться?
— Пока сам толком не разберусь, никому и ничего говорить не буду. Одно дело думать, другое — доказывать. Я вот, например, считаю, что эта жила оторвана метра на три. Пройти бы вперед этим забоем метра два; а потом под прямым углом… Но ее могло оттащить и на десять, да не вправо, а влево. Вот тогда и будет мне цена, что старому венику.
— Так ведь здесь золото доброе шло. Если опять его откроем, сразу можно рудник на хорошее место вывести: и план будет, и рабочим заработки. А ты авторитет боишься подмочить.
— Ладно, Устиныч, хватит. Спорить не стану. Разберусь толком, тогда и подумаем, как лучше быть.
Разговор оборвался. В следующие дни Устинов не раз проббвал возобновить беседу о сброшенной жиле, но Тарасов отмалчивался, а как-то даже рассердился и заявил:
— Видно, и вовсе, Устиныч, говорить мне о своих мыслях не следовало. Неужели все тут думают, что я плохого хочу.
— Чего ты хочешь, я давно понял. Только, по моему стариковскому разумению, когда дело пошло о жизни или смерти рудника, резинку тянуть нечего.
— А что, общее собрание созывать? Рано. Доказательств потребуют, а их пока с гулькин нос.
— А их никогда у тебя и не будет.
— Будут, и скоро! Да подумай ты, партизанская голова! Если сейчас затеять разведку и провалиться, что получится? Сразу же из всех щелей вылезут разные личности: выпросили, скажут, разведку, только деньги попусту извели, забыли, что они народные… Тогда, милый мой, одно нам останется — глаза замотать и ходу отсюда…
— А если, Михайло Федорович, на одной жиле попробовать тихонько, чтобы ни одна душа не знала?
— Чепуха!
После этого разговора Тарасов окончательно замкнулся и был доволен, когда проводник, ссылаясь на хвори, все чаще оставлял его в одиночестве. Геолог продолжал напряженно работать, искал и анализировал факты, подтверждавшие, что многие из заброшенных жил вовсе не выклинились, а потеряны на сбросах, и могут быть возвращены для разработки. Он был уверен, что некоторые из этих жил можно будет найти сравнительно легко. Все чаще вспоминалось предложение Устинова попробовать тихонько.