— Что-то вы все о внешности да о внешности, — возмущается Кэт. — А как человек какая она?
Мы с Майлзом переглядываемся — ничего не приходит в голову. Наконец я говорю:
— Ну, вроде ничего, миленькая.
Мой товарищ размышляет чуть дольше.
— Ага, — в конце концов соглашается он, — вроде так.
Из груди нашей собеседницы вырывается вздох отчаяния.
— А что-нибудь посущественнее?
— Хм, — говорю я. — Я бы сказал, величественная.
— Вот-вот, — вклинивается Майлз. — Даже слишком.
— А Клайв?
— О-о, голову потерял, бедолага, носится со своими пустыми надеждами.
— С чего ты взял, что с пустыми?
Майлз согласно трясет головой.
— Да куда ему — ростом не вышел.
— И к тому же — рыжий, — добавляю я.
— Несносные зазнайки, — говорит Кэт. — Клайв очень мил.
— Милый-то он милый, сестренка, — объясняю я. — Только вот в нагом безумстве спаривания «милый» не считается.
— А тебе почем знать? Может, Амрита именно такого и искала. Может, с ним она чувствует себя в безопасности.
— Ну-ну, — говорю я. — От мышки-полевки он ее, может, и защитит.
— Похоже, мужчины озабочены размером гораздо сильнее женщин. Мы не гоняемся за крупнячком. Да и на красавчиков, кстати сказать, тоже не все падки.
Тут из туалета возвращается Клайв.
— Да, мужчины любят глазами, женщины — ушами, — мудро констатирует Майлз.
— Да? А вы не слышали о гармонии? — оживляется Клайв. — Ученые доказали, что, чем ты симметричнее, особенно лицом, тем больше девчонок на тебя западает.
Тут я, со своей кривобокой улыбочкой и разнокалиберными ушами, впадаю в необъяснимую задумчивость.
— Какая чушь, — говорит Кэт.
— Нет, он прав, — настаивает Майлз. — Я тоже читал нечто подобное. Справедливо как для мужчин, так и для женщин: мы все судим по внешности. Просто слабый пол не желает признаваться.
— Ага! — восклицаю я, снова ввязываясь в потасовку. — Можете сколько угодно называть себя угнетенными. На самом деле вы нас угнетаете не меньше, просто мы честнее.
— Хм, — замечает Кэт. — Иногда излишняя честность граничит с глупостью. — И, нисколько не смутив нас этим афористическим замечанием, поднимает чашку кофе и провозглашает: — Sante! [23] А как, кстати, Бет поживает?
— М-м, — произносит Майлз, торопливо заглатывая кофе, чтобы освободить рот. — Она в Амстердаме. Думаю, все очень хорошо. По крайней мере Бет каждый вечер звонит и утверждает, что все в порядке.
— Как мило, — говорю я.
— И как ей, нравится работа? — интересуется наша дама. — По подиуму выхаживать и все такое?
— Да я бы не сказал. Зато деньги неплохие, — отвечает Майлз. — Вообще-то она терпеть не может это занятие. Все ждет, когда ей предложат что-нибудь серьезное в кино. А недавно снималась в рекламе для «Аманьюна».
— Не может быть, — бормочу я.
Слово за слово — и мы уже разговорились о детях, семье и прочих подобных мелочах. Я весь внутренне закипаю от злости на Бет и на себя отчасти. И потому моя злоба обретает форму реакционного консерватизма.
— Предположим, у тебя есть семья и дети. Тогда они — превыше всего. Терпеть не могу треп о том, что надо пожить для себя, воротит меня от этого новомодного эгоизма. Можно жить вместе хотя бы ради малюток, идти на самопожертвование, а не…
— Дэниел, не кричи.
Охваченный гневом, я не слышу замечания.
— Меня бесит эгоистическая философия: «Мне! Мне!» Так и вижу, как собираются за чашечкой кофе в каком-нибудь дорогом баре две противные селедки лет за сорок и беспрерывно чешут языками. Самовлюбленная эгоцентричная женушка жалуется своей лучшей подружке Ванессе: «Я отказываюсь верить — в каких-то сорок лет моя жизнь закончилась. Видишь ли, душечка, Джерри больше не интересуется мной как женщиной, и хотя я так люблю моих мальчиков, Тоби и Пэди, придется их оставить. Я не могу иначе, надо снова найти себя, милочка, буду рисовать, как раньше. Поверь, иногда очень полезно подумать о себе». — «Ну разумеется, дорогая, — успокаивает ее столь же эгоцентричная и не менее отвратительная старая корова Ванесса. — Ты не представляешь, как я тебя понимаю, я и сама ушла от Джорджа. Пришлось, хотя я так люблю своих девочек, Алисию и Табиту. Но мне просто надо было вырваться из всего этого кошмара…»
Оба слушателя — Майлз с Кэт — хихикают над моим страстным монологом, однако я не вижу в сказанном ничего смешного. Еще никогда в жизни я не был так серьезен!
— Отсюда следует, — говорит Кэт, — что во всем виноваты женщины.
— Да нет же, нет, конечно! Просто мне кажется, будто весь этот маразм о «поиске себя» и «самореализации» начинает мучить женщин одновременно с климаксом.