Стена под пальцами холодная и гладкая. Он опускает голову, подставляя шею и спину гибким упругим струям, хлещущим сверху, как влажные плети. Ударяясь о кожу, они рассыпаются блестящей пылью, не оставив даже следа.
Это просто вода, Томми, просто вода. Он встал бы под бьющую из цистерны кислоту, чтобы кожа слезла к херам, чтобы выжгло глаза. Чтобы прошло все, исчезло, рассеялось, как торнадо в Жаровне после ночного урагана. Чтобы заглушить этот голос. Его голос.
Ньют.
“- Что ты там видел, Томми? ЧТО???
- Они идут, Ньют. Они уже почти здесь. Нам надо выбираться отсюда!
- Успокойся, выдохни, Томми. Что ты видел?”
Времени нет. Его не было с самого начала. Я не хотел, чтобы тебя подвесили вниз головой, как тех парней и девчонок, не хотел, чтобы подключили трубки, ввинчивая их в вены. А потом засунули в пластиковый мешок, как отработанную породу.
Я должен был спасти тебя, Ньют. Выхода не было…
Вода горячая, и мокрые пряди волос льнут ко лбу. Вода заливается в глаза, в уши, рот.
Как бы я хотел оглохнуть, Ньют, как бы я хотел…
“- Не надо, Томми, остановись…”
Я не мог, Ньют, я не мог.
Топот за спиной и пули, свистящие у висков, обдирающие макушку. И тяжелое дыхание Ньюта так близко. Худая рука, хлопающая по плечу.
“- Беги, Томми, давай! Поднажми!”
А сам спотыкался, падал, разрывая штаны на коленках, резал ладони осколками стекла, когда они выбивали то окно нелепо-громоздкими стульями.
А потом - тонкий, пронзительный выкрик, от которого ноги отнялись и сердце в груди лопнуло, как размозженная кувалдой башка гривера. И шиза, придавливающая Ньюта к засыпанному хламом полу, и зубы, щелкающие прямо у его лица.
Как будто время замедлилось, остановилось, и липкий пот струится меж лопаток, и кофта промокла насквозь, прилипла к спине.
“- Томми…” - с присвистом, глухо, словно прощаясь.
Всегда только Томми. С самого начала в Глэйде. Как только Томас вспомнил свое имя, выбитое из легких стальными кулаками Галли.
Слезы зачем-то текут по щекам, прочерчивая светлые дорожки сквозь налипшую пыль. А время ускоряется, закручивая возгласы, хрипы тугой спиралью, и кровь стучит в голове, пытаясь в хлам разнести вены, в ошметки.
И руки отдирают чудовище от друга, швыряют в едкий пронзительный мрак.
“- Спасибо, Томми…”
И целая секунда - глаза в глаза. Без воздуха, криков и грохота позади. Целая секунда, когда он ведет пальцем по щеке, стирая кровь, сочащуюся из глубокого пореза.
“- Скорее, скорее, скорее…”
И зараженные, огрызающиеся друг на друга, впивающиеся зубами в ядовитую плоть, тянущие цепкие пальцы…
“- Беги, мать твою! Просто беги! Не оглядывайся!”
…
- Томас?!! Ты жив там? Ты в душе уже целую вечность. Все в порядке, Томас? Блять, мне дверь вынести что ли?
Колотит в створки кулаками и, кажется, пятками, матерится в голос, приправляя привычную брань изысканными ругательствами, каких от него и в Глэйде не слышали.
- Чувак, отвали. Я не вскрываю вены осколком бутылки. Просто уйди. Ладно?
Томас шепчет так тихо, что голос тонет в громком шуме воды, что колотится по кафелю, как водопад об острые скалы. Услышать его через стенку душевой невозможно, но Минхо уходит, долбанув напоследок кулаком многострадальную дверь.
Он понимает, наверное. Может быть, чувствует. Ему тоже погано сейчас. Сейчас, когда Ньюта нет с ними. Сколько Минхо был с ним в Лабиринте? Два года? Три? Целая жизнь в сравнении с парой месяцев, так?
Почему же так ломит в груди, когда он чувствует (все еще чувствует) его руку в своей руке? Будто вернулся назад во времени, и Ньют сплетает их пальцы, вглядываясь в засыпанные бледным песком развалины древнего мегаполиса. Песчинки скрипят на зубах, и ветер хлещет в лицо, пытаясь выцарапать глаза. Горячий, как плазма, воздух выжигает легкие, но Ньют и его прохладная ладонь… В Томаса будто вливаются новые силы, и усталость утекает в песок. А небо, такое пугающее…
“- Какое небо, Томми… Низкое, будто вот-вот на голову рухнет”
Тихо, чуть касаясь уха дыханием. Как тогда, единственной ночью в Глэйде, когда он слизывал его стоны губами, а потом вжимался лицом во влажное от пота плечо и вздрагивал от каждого касания.
- Ньют…
Выкашлять бы сгустками крови, выцарапать из-под кожи, вырвать из вен. Проще рухнуть в смертельные объятия к заразившемуся, подставив горло гнилым, смердящим зубам…
…
Долгая гонка в развалинах, когда позади лишь обезумевшая толпа нелюдей, и друзья бросаются врассыпную, и только светлая вихрастая макушка чуть впереди да пятки, мелькающие перед глазами.
“- Томми, быстрее!
- Беги, Ньют, просто беги!”
Подошва, соскальзывающая с обрыва, и руки, отчаянно цепляющиеся за острые, рассекающие плоть бетонные обломки.
“- Я держу тебя, Ньют! Я держу!
Пальцы, выскальзывающие из вспотевшей ладони.
- Пожалуйста, Ньют… - хрипло, сквозь клокочущие в горле слезы. - Ньют…
- Томми, все хорошо…
Руки, хватающиеся за пустоту, и грустная улыбка на побелевших губах”
…
Не смог, не смог, не смог - рефреном в голове.
- Я не могу без тебя… не могу.
Ладонью о стену. Почти ломая запястье.
- Томми, все хорошо… - тихо и ласково, откуда-то из-за спины.
Томас жмурится, прокусывая собственную руку до крови, когда мягкие губы осторожно касаются волос на затылке, скользят по шее, плечам. А руки - худые, как у девчонки, обхватывают крепко, как тогда, в Глэйде, в свете костра.
- Я всегда буду с тобой, слышишь?
- Ньют… - рваный всхлип, приправленный металлическим вкусом крови.
- Все хорошо, Томми. Все хорошо…
Голос тает, сливаясь с шумом воды, что падает и падает сверху, как гребаный дождь, который не кончится никогда.
========== 2. Галли/Томас (UST) ==========
Комментарий к 2. Галли/Томас (UST)
Галли/Томас (односторонне), Минхо
https://pp.vk.me/c621819/v621819352/39a91/kMceLaTMuUU.jpg
- Это все из-за Томаса, - шепчет он, сбивая в кровь костяшки о исполинскую стену.
Пот разъедает глаза, и кофта мокрая, будто в море купался. Галли уже и не помнит, как оно выглядит - море, а, может, и не знал никогда. Ткань облепляет широкие плечи, и хочется содрать с себя вонючую тряпку и вымыться по-человечески… Потому что эта гребаная вонь пропитала Глэйд, как дерьмо - подштанники Чака, когда его вытаскивали наружу…
- Все из-за тебя, Томми, - и в шепоте столько ярости, словно за углом притаился гривер, капающий слизью с загнутых жвал.
Все из-за него, не иначе. И по милости какого, мать его, провидения, именно этого салагу подняли на лифте хрен-знает-откуда. Три года, как один день, и все летит в преисподнюю (хотя, может, все они сдохли и просто попали в ад? Как вам версия, детки?), как только шкет распахивает глазищи, но сразу же щурится, пятится, стараясь забраться на сваленную по углам поклажу.
*
- Ну, новичок, пора вставать. - Галли не чуял подвоха, просто дернул за шкирку, поднимая на ноги, стукающиеся друг о друга коленками, и… ошалел на секунду, полной грудью вдыхая запах пацана. Его с ног сбило, закрутило и впечатало мордой в раскаленные плиты лабиринта… Потому что… Потому что, ну, какого хера-то, правда?
Швырнул новичка через поляну, для верности отвесив пинка. А у того глазенки забегали, словно мамочку потерял, и язык беспрестанно облизывал губы, как у девчонки - розовые, влажные…
“Нахуй”, - подумал тогда Галли, разворачиваясь на пятках. Вслушиваясь в улюлюканье и смешки: “Эй, он же бегун, он же хренов новый бегун!”, он точно знал, что почувствует себя лучше, когда салага сгинет в лабиринте или проломит башку на стройке.
Но почему-то всего через пару часов, новенький, вращая этими глазами-блюдцами, прется прямо в проход лабиринта, а Галли кажется, будто стены шатаются, сдвигаются с места и падают на голову. И он приходит в себя, когда шкет уже валяется на спине, вопит что-то возмущенно, а сам Галли орет, стараясь не слышать, как колотится собственное сердце.