Только прожить заново. Вместе.
…
Апельсины, которые Томас добыл волшебством, не иначе.
Охапки воздушных шаров, которые можно было бы привязать к корзине и рвануть на ней куда-нибудь за океан или горы — к волшебнику Страны Оз, например.
Поляна, усыпанная яркими цветами, будто охваченная огнем. Столько запахов, что голова идет кругом. И лепестки щекочут уже оголенную кожу.
Ньют закрывает глаза и чуть приподнимается, тянется вверх — к губам, к лицу, заслонившему небо, заслонившему целый мир.
— С Днем рождения.
Но никто так никогда и не скажет, сколько же им в точности лет.
Не так уж и важно, не правда ль?
========== 38. Томас/Ньют ==========
Комментарий к 38. Томас/Ньют
https://vk.com/doc4586352_458429242?hash=cbec8eb113d4c02e0d&dl=f3a490dffc2cadea91
— Красиво, Томми. Почему это так чертовски красиво даже сейчас, когда весь мир — это одна большая зловонная яма. Там, за стенами наши враги. Они ведь последнее отдадут, чтобы снова запереть тебя и других в свои бетонных подвалах, залезать к вам в головы, выкачивать вашу кровь. Но сейчас… этот город… последний, запрятанный в лабиринте. Так чертовски красиво… и солнце. Сейчас мне кажется, это последний рассвет, который я вижу.
У него глаза слезятся, а еще все время трет руку под курткой. Запястье, на котором татуировкой проступает рисунок. Сетка, которую выводит его кровь, что уже начала чернеть, распространяя заразу — тянется к сердцу и голове, уже простерла зловонные лапы…
Он не сказал ему, еще не сказал. Он тянет зачем-то, точно боится, что это: “Я болен, Томми. Я тоже. Я тоже из тех, кто не оказался имуном” — что это что-то изменит.
— Ты увидишь еще сотню закатов, сотню тысяч. Ньют… я… я тебе обещаю, — слова даются с трудом, так больно протискивать каждый звук сквозь отчего-то опухшее горло. Пересохшее, как от жажды.
— Не надо, Томми. Не давай обещаний, сдержать которые просто не в твоих силах.
Он кажется таким маленьким здесь и сейчас — на фоне громады города, раскинувшегося прямо над ними. Небоскребы, пронзающие мироздание. Последний оплот ПОРОКа.
— Они говорили, ПОРОК — это хорошо, потому что они искали лекарство, чтобы спасти всех, кто остался. Они говорили, что это стоит всего, что мы не поймем, потому что вирус для нас не опасен. Они говорили, Томми… я тогда думал порой: что, если они… не враги. Но вот сейчас. Сейчас, когда я вижу э т о у себя на руке… — поддернет рукав, демонстрируя страшную метку, свой приговор, — я точно знаю, они не были правы. Потому что пытали и похищали детей, потому что хотели не оставить нам… вам ни единого шанса.
И это “вам” как свистящее лезвие, которым рубит последние тросы. Те самые, что еще связывают все воедино.
— Не говори так, Ньют, не разделяй себя и меня.
— Внутри тебя — что-то, что может продлить мою жизнь.
Кривая усмешка и взгляд, что наверное, должен был выражать озорство. Но он так измучен, ему сейчас больно… так больно…
— С Брендой же вышло, больше года прошло.
— Однажды ей понадобится еще.
— И мы раздобудем. Ньют, я клянусь… ты для меня — это… Ньют, посмотри на меня.
Дернет головой, и светлые волосы, такие мягкие, будто воздушные, взметнутся на миг от налетевшего порыва ветра, и снова рассыплются так красиво. Волосы, которые пахнут ромашками. Томас не помнит, что это… но точно знает — ромашки пахнут именно так. Точно, как волосы Ньюта.
— Давай просто здесь помолчим?
Томас чувствует, как напряжены его плечи, и спина прямая, как палка. Томас чувствует, как отчаяние скребется в висках и в затылке, пытается проникнуть внутрь, подчинить, пытается заставить поверить: “Все кончено, Ньют не жилец”.
Губами — тихо в белокурый затылок, губами, носом, лицом. Руками обвить со спины, чувствовать, как собственное сердце колотится в его спину. Обнять, оставить с собой, защитить.
— Все будет хорошо. Ты мне веришь?
— А ты? Веришь сам себе? Или потом до конца жизни будешь корить — после того, как я…
— Верю, Ньют. Не просто верю — я знаю.
Знает, где взять сыворотку — у него полные вены основы для нее. Он знает, кто может достать и помочь. Он знает, что разнесет этот город до основания, если понадобится, но найдет… Он знает… с мгновения, когда увидел и понял, Томас знает, что будет делать дальше.
“Ты будешь жить, Ньют, ты будешь…”
Он не имеет права опоздать, не успеть, облажаться.
Он не имеет права его потерять.
Он не имеет права его не спасти.
Он спасет.
“Обещаю”.
========== 39. Томас/Ньют ==========
Комментарий к 39. Томас/Ньют
https://vk.com/doc4586352_458274887?hash=3cd7f40782dd8e2f35&dl=217116a3feeda9cd1e
Это не он. И это он вместе с тем же.
Силы в нем сейчас столько, что может надвое разорвать без усилий. Навалится сверху, оскаливая зубы, испачканные черной кровью. И в глазах полопались капилляры. Не лицо — безобразная маска чудовища. Монстр, что может лишь верещать и тянутся к горлу скрюченными пальцами.
Монстр, что ощущает лишь одно — непроходящую ярость и злобу. У него один инстинкт — убивать, он не знает, не помнит друзей и любимых. Только смерть, лишь она… только пальцы, что сжимают чужое беззащитное горло и давят, рвут на ошметки.
Это не Ньют, потому что Вспышка им завладела. Отравила, растворила его личность в безумии, превратив в одного из чудовищ, что заполонили планету. Это не Ньют.
Это он…
Это ведь тот самый Ньют, у которого волосы торчат по утрам в разные стороны, и говорит он чуть хрипло, пока до конца не проснется. У него такие мягкие губы, а еще он так стонет, откидывая голову назад, подставляя всего себя поцелуям, и жмурится, выдыхая короткое, гортанное: “Томми”.
Это Ньют, это он… просто он… не в себе, и Бренда… она уже на подходе с сывороткой.
Бренда успеет. Успеет. Успеет.
— Ньют, это я. Слышишь, малыш? Это я…
Голос Томаса, как удар, как пощечина, как пара ведер ледяной воды — на голову. Ох, если бы все было так просто. Но вдруг… помогает, потому что взгляд становится осмысленней, фокусируется на Томасе. И Ньют моргает — испуганно, медленно, словно бы просыпаясь. А потом разжимает ладони.
— Прости… Томми… прости.
В нем столько ужаса и неверия сразу, что Томасу хочет плакать. Впрочем, он уже́ — и давно, просто не замечает, не чувствует, как влага течет и течет по лицу, не понимает, почему почти не видит совсем. Не видит своего мальчика — Ньюта.
— Прости… — так ломко, так жалобно… с таким страхом.
“Я мог убить тебя, Томми… я мог…”
— Ничего, Ньют, Ничего… Ты держись, Ньют. Немного… прошу. Ты держись.
— Убей меня, Томми. Пока я не стал… пожалуйста, Томми, пожалуйста.
— Нет.
У него такие холодные руки. Томас держит, растирая коченеющие ладони. Томас держит руками и держит глазами.
“Смотри, смотри на меня постоянно”.
Томас знает, что счет идет на секунды.
Томас думает, он слышит крики приближающихся глэйдеров, Бренды.
Томас думает… Томас думает — нет, Ньют, не сейчас.
Он видит, как закатываются глаза, он смотрит в страшные белёсые провалы. Он слышит тонкий, нечеловеческий визг, что изрыгает глотка не-Ньюта.
— Ньют… Ньют… это я, малыш. Ты держись. Смотри, смотри на меня, я прошу. Немного, совсем чуть-чуть, потерпи…
И снова проблески просветления, и снова такая мука во взоре, и плачет, уже не скрываясь. Все держит, так крепко держит вырывающиеся руки, что тянутся то к ножу, то пистолету, то к горлу того, кому ночами шептал жаркое: “Томми”.
— Прости меня, Томми… что же…
И черная кровь бежит по лицу. Самому любимому в мире.
Судорога ломает худощавое тело. Так, что почти достает затылком до пяток. Томас держит уже трясущимися, соскальзывающими от усталости и крови руками. Томас держит, он не может допустить, чтобы Ньют… чтобы навредил себе как-то.