Вся троица врачей была в ужасном состоянии. Почти никто из них не пришёл в себя, когда я прибыл на место. Я бегло проанализировал каждого из пострадавших и обнаружил, что вирус уже успел повредить сразу несколько органов. Всё, как и рассказывал Игорь Щербаков.
Кровотечение из вен пищевода, язвенное поражение желудка. Большая часть лёгких воспалена. Этих людей уже давно пора поместить под ИВЛ. С почками тоже беда. У одного из троицы, судя по всему, начала развиваться острая задержка мочи.
Я принялся вводить сыворотки заражённым коллегам и параллельно с этим приводил их организмы в порядок. Энергию приходилось экономить, поэтому я убирал лишь те симптомы, которые угрожают жизни. Всё остальное позже вылечат другие врачи.
Ведь мне предстоит ещё одно сложное дело, для которого потребуется очень много жизненной энергии. Но если всё получится, я буду знать, что у меня в руках есть одно из сильнейших орудий против «Фебрис-12», да и любого микроорганизма в целом.
— Доктор Кацураги, уходите оттуда в отдельный бокс! Скорее! — послышался голос Анатолия Викторовича Сорокина. В костюм была встроена рация, через которую я мог всегда поддерживать связь с русским коллегой.
Однако уходить ещё было рано.
— Дайте мне ещё десять минут. Я проверю их состояние, затем передам вам информацию и уйду, — произнёс я.
С другой стороны послышались недовольные возгласы Сорокина, поэтому я был вынужден отключить связь.
Главный инфекционист — мужчина с очень скверным характером. Тот ещё брюзга, но человек неплохой. Уверен, что он бы не бросил своих коллег на верную смерть, если бы смог придумать другой выход.
Ну, ничего. Для этого я сюда и приехал. Чтобы помочь остальным решить нерешаемое.
Кульминацией моего плана была полная перестройка генетического состава нового штамма «Фебрис-12». Я решил попробовать вызвать хаотическую поломку сразу всех последовательностей «ДНК» и «РНК». Тогда он потеряет возможность делиться. А если повезёт — сразу же погибнет.
Для вируса такое воздействие будет таким же опасным, как для человека огромное количество радиации. Даже хуже.
Приступив к работе, я понял, что сильно переоценил свои силы. Уже на втором человеке я почувствовал, что магия стремительно меня покидает. Но всё же довёл дело до конца.
Когда все вирусные частицы подверглись сильнейшим генетическим увечьям, я собрался с силами и рванул в находящийся рядом одиночный инфекционный бокс. Заперся в нём, присел на кровать и вновь включил рацию.
— Миссия выполнена, доктор Сорокин, — произнёс я. — Сыворотки всем ввёл. Себе введу через пару минут, когда сниму с себя костюм.
Смысла его носить особо больше нет. Войдя в бокс, я сразу же очистил воздух антисептической магией. Здесь вирусов нет. Сыворотку и вправду на всякий случай введу, но будем надеяться, что в итоге обошлось, и новый штамм ко мне не прицепился.
Иначе может получиться повторение той же истории, что и в прошлом мире. Заражусь, выделю антитела, найду способ передать коллегам формулу новой сыворотки.
А затем погибну.
Нет уж. Больше повторять этот подвиг я не стану. На этот раз попробую победить без самопожертвования. Мы ещё даже до ядра метеорита не добрались.
— Доктор Кацураги, ваш поступок достоин уважения, — произнёс Сорокин. — Я до последнего был уверен, что вы передумаете и не пойдёте на это ради моих коллег. Не знаю, получится из этого что-то или нет, но я заранее хочу поблагодарить вас за это.
— Получится-получится! — услышал я голос микробиолога Романовского. — Сыворотка должна ослабить штамм, и тогда…
Из рации послышался безудержный галдёж Романовского, с которым тут же начал спорить Сорокин. Я почувствовал, как заломила голова, и прервал связь. Здесь всё равно есть камеры. Они смогут проследить за мной даже без голосового контакта.
Я снял костюм, ввёл себе последнюю сыворотку и присел на пол, чтобы приступить к медитации. А чем мне ещё занять себя в ближайшие сутки? Нужно восстановить утраченную ману. Дать организму приступить к самодиагностике. Если выяснится, что я всё же заразился, мне понадобятся силы, чтобы себе помочь.
Я закрыл глаза и погрузился в медитативный сон.
Однако прочувствовать его мне так и не дали. Сорокин не успокаивался. Продолжал вызывать меня до тех пор, пока я ему не ответил.
— Анатолий Викторович, сколько можно? — устало вздохнул я. — Вы же прекрасно видите, что я медитирую. Это помогает мне успокоиться.
— Я всё понимаю, доктор Кацураги. Но не целые же сутки! Вы уже двадцать семь часов сидите неподвижно, — заявил он. — Я начал беспокоиться, что вы умерли прямо в этой позе!