Добровольский держал в руках прут и аккуратно счищал с него ножиком тонкую кору.
И Павел вдруг ясно представил себе, как пойдет разговор дальше. Сейчас Григорий скажет: «Чтобы советовать другу, нужно знать, что происходит с другом». Потом он сделает внимательное лицо и будет сосредоточенно слушать, потом проговорит проникновенно: «Все это очень трудно!» И окажется, что Павел ему все рассказал, а посоветовать ему... «Кто же тут возьмется советовать!» — скажет Добровольский. «Ну, нет, этого не будет, — твердо решил Павел. — Нечего с меня кору сдирать». Но Добровольский сказал совсем иначе:
— А что толку в советах? Помочь нужно делом. Если мы уже здесь оказались, нужно быть первыми, не последними!
Добровольский доверительно улыбнулся.
— Учащие нас, — он голосом обозначил иронию, — за которых мы денно и нощно возносим молитвы, тобою не очень довольны. Это было нелегко, но я постарался: тебе поручено прочитать учебную проповедь.
— В церкви? — спросил Павел, даже задохнувшись от мгновенно промелькнувшей у него мысли.
— Обрадовался? — Добровольский стегнул очищенным прутом по воздуху и прислушался, как он свистит. — Нет, покуда не в церкви. Всего лишь в классе. Рассматривай как репетицию. Слушать будут наши же, кто не разъехался, да с краткосрочных курсов кто-нибудь зайдет. Словом, аудитория будет. Тебе об этом сообщат официально. Я же по-дружески предвосхищаю событие. Тем более, что несколько к нему причастен. Покажи, на что ты способен, — это и мой совет и моя помощь.
— Я подумаю об этом, — сказал Павел.
— И есть над чем! Очень есть! — внушительно произнес Добровольский и встал. Он аккуратно стряхнул с колен ленточки коры, еще раз взмахнул белым гибким прутиком и с сожалением отбросил его.
— Как отнесся Милованов к тому, что вы ему сказали? — спросил отец Феодор Добровольского, когда тот пришел за распоряжениями на следующий день.
— С радостным трепетанием! — ответил Добровольский: не мог удержаться от соблазна позлить наставника своим лексиконом, хотя тут же обозначил легкой улыбкой, что употребляет его несколько иронически.
— С трепетанием, говорите? Интересно! А не разведет он в своей проповеди такого...
— А хотя бы и развел! — впервые без всякой почтительности горячо перебил Добровольский, увлеченный мыслью, которая внезапно пришла ему в голову. — Скажет все, как подобает, — хорошо. Скажет что-нибудь, что не подобает, — тоже неплохо. Во-первых, это значит, что он, наконец, раскололся, виноват, раскрыл свою сущность, выяснение которой вы, отец Феодор, поручили мне. А во-вторых, нет для церкви опасности большей, чем отсутствие противников в ее собственном лоне.
— Неглупо, — сказал отец Феодор, — хотя и не свое. Увлекаетесь Лойолой? Милованов — семинарист-еретик, смешно!
— Не так уж смешно, если, обличая его, можно преподать урок смирения всем остальным. А если он еще и сам покается!
— Важен не масштаб, а направление мыслей, — сказал отец Феодор. — А направление у вас... — он помолчал, — любопытное... Надеюсь все же, что Милованов не обманет наших первоначальных надежд.
— Если позволите, я передам ему о вашем уповании, — сказал Добровольский, снова почтительный ученик с простодушием на лице и в голосе...
Чтобы успеть разыскать Павла в лавре и вернуться в город, не опоздав на работу, нужно было либо с вечера выехать из Москвы, но тогда неизвестно, где провести ночь, либо с утра торопиться на самую первую электричку. Но после того как она долго откладывала ответ, Ася решила ехать завтра же. Когда они остались вдвоем, она попросила мать:
— Мама, ты без будильника просыпаться умеешь. Разбуди меня завтра тихонечко в полпятого утра, а?
— Куда в такую рань? — удивилась Анна Алексеевна. — И когда ты объяснишь, что с тобой творится?
— Ничего плохого, кроме хорошего, — весело сказала Ася и закружила мать по кухне. — Вначале было дело!
В тот ранний час, когда она собиралась выехать, метро еще закрыто. Идти пешком через весь город? Ну, нет! Ася с вечера позвонила Генке:
— Слушай, Генка, — лукаво пропела она, — что-то ты давно не катал меня на мотороллере.
Генка обрадовался, но тут же удивился:
— Насколько мне известно, ты эту неделю работаешь вечером. А какие катания по утрам?
— А мне как раз рано утром нужно. На вокзал, к поезду. Отвезешь?
— Куда это ты собралась? — спросил Генка, удивившись еще больше. А когда Ася объяснила, куда едет, мрачно предложил: — Давай я тебе лучше вызову, знаешь, такое с шашечками, называется такси. Ты, наверно, не заметила, что на мотороллере нет багажника для вещичек.
— Для каких вещичек? — возмутилась Ася. — И с какой стати такси? Скажи просто, что не хочешь.
— А кто вас знает, может, ты его агитировала, агитировала, а сагитировалась сама? Бывает! Ну ладно, отвезу. Заметано!
...Когда они проезжали по пустынному проспекту, только что политому и чуть дымящемуся утренним паром, и остановились перед светофором, Ася сказала:
— Все-таки ты очень хороший, Генка!
— Это я и сам знаю, что хороший, — убежденно ответил тот, — а толку что? Ты-то не меня едешь ни свет ни заря разыскивать. Но подожди. Вот не перейдет твой кандидат в попы обратно в люди, тогда мы это переиграем!
— А если перейдет? — с вызовом спросила Ася.
— Тогда тем более. Тогда мы с ним будем на равных. А так сейчас я вроде буду стараться отбить тебя у калеки, извини, пожалуйста. Ты, может, думаешь, я сдался? В журнале бы так написали: «Отвечаем на вопрос Геннадия Никонова: «Как поступить, если я люблю девушку, а она меня не любит?» — «За свою любовь надо воевать!» Ответ чересчур правильный, но, между прочим, правильный. Мы еще повоюем! А сейчас поехали спасать заблудшую душу!..
Они приехали на вокзал слишком рано.
— Не присмотрите ли за машиной? — спросил Генка у девушки в форменной фуражке, которая выстраивала в длинную очередь такси, прибывшие к первому дальнему поезду.
— А где же машина? — пренебрежительно фыркнула она, глядя на кремовую «Вятку».
Генка тут же с ходу сказал ей замысловатый комплимент, и она согласилась.
— Тактика! — скромно объяснил он Асе. — Тебя оставил в сторонке, а то прогнала бы она нас с этой стоянки. Ты сегодня завтракала? Я, например, нет. У нас дома среди ночи не кормят. Пошли побросаем чего-нибудь в рот?
— Какой сейчас здесь завтрак? — удивилась Ася.
— В этот час только на вокзалах и завтракать. Надо знать любимый город.
Он провел Асю в зал ожидания к тележке с кастрюльками и скомандовал:
— Пирожки четырежды и кофе по стакану.
— Очень вкусно! — похвалила Ася.
— Днем ты эти пирожки есть не стала бы, — заметил Генка. — Через два часа они превращаются в обыкновенную резину. А сейчас ничего. Мы, может, еще и газету успеем до твоего поезда купить. А то вдруг там написано, что бог есть, и ты зря едешь!
Газетный киоск был еще закрыт, и они пошли обратно. Ася заторопилась: до поезда оставалось мало времени. Вдруг она резко остановилась.
— Ты что?
— Кажется, мне действительно не нужно ехать, — сказала Ася. — Это он.
В зале ожидания на скамейке дремал Павел.
— Кто? — не понял Генка.
Наверно, потому не понял, что мысленно представлял себе Павла в рясе или, во всяком случае, чем-то отличающимся от обычных людей. А тут был просто очень длинный парень в самом обыкновенном плаще, и лицо такое, как у всякого человека, который провел ночь на вокзале, — заспанное и неумытое.
— Как ты не понимаешь? Павел!
— Он? — изумился Генка. — Интересно. Он, оказывается, вдобавок еще и бродяга. Ну что ж, подойди разбуди его. А я поеду. Я и в детстве не любил играть в «третий — лишний».