- Если бы я могла, я выколола бы глаза всем, кто это видел. Этого нельзя видеть! - сказала Лиз.
- Может быть, надо лишить зрения тех, кто сделал это, - заметил швед.
- Они уже лишены зрения. Более того - рассудка. Когда бог хочет сделать кого-нибудь несчастным, он лишает его именно этого.
- Но не власти, - насмешливо напомнил швед.
Лиз странно посмотрела на него.
Швед делал какие-то измерения. Может быть, он ученый, что-то изучающий здесь? Не пойму себя, но я не мог задавать ему вопросов. Мы все трое, помогая эвакуировать из города еще живых, словно были связаны чем-то.
Говорят, древние римляне, побеждая особо непокорных, сносили их города до основания и перепахивали землю....
В своей статье я предложил перепахать землю, на которой стоял город. Не надо, чтобы хоть что-нибудь напоминало о его существовании. Этой "статьи ужасов" не напечатали. Это была моя первая отвергнутая статья.
Я рассказал о ней своим новым приятелям.
Мы сидели на куче щебня. В санитарную машину люди в марсианских балахонах грузили пострадавших.
В грузовик складывали мертвых. Из кузова торчали их руки и ноги.
Ко всему в жизни присматриваешься.
Нужно было вывезти несколько десятков тысяч трупов!.. Многим из тех, кто их вывозил без специальных костюмов - а их не хватало, - предстояло самим скоро стать трупами: ведь каждое тело, которое они грузили в кузов машины, излучало смертоносные гамма-лучи, незримо поражая живых...
Вечером мы снова встретились. Я предложил шведу свою палатку, и он согласился. Лиз, окончив дежурство, пришла к нам.
Я сказал:
- Во всем, что здесь творится, виноваты русские.
- Вы это написали в своей статье, и ее на этот раз приняли? - ехидно поинтересовалась Лиз.
Я кивнул.
- Почему же виноваты русские? - спросил швед.
- Потому что своей моральной помощью они мешают черным принять наш ультиматум. Ведь война продолжается. Разве можно допустить еще один такой же ужас?
- Об этом вы тоже написали?
- Нет, об этом написали мои коллеги, выдвинув теорию двух атомных взрывов: два взрыва ставят на колени строптивый народ. Так было в Японии... А ведь можно было бы не ждать второй бомбы.
- Вторая бомба взорвалась во всем мире, - сказала Лиз. - Нет человека на Земле, который не взорвался бы в священном гневе.
- Кроме тех, кто готовит вторую атомную бомбу, - вставил швед.
- А вы, Рой, разделяете эту дикую теорию второго взрыва?
- Да... И поэтому вы считаете, что я - подлец?
- В вас, Рой, видимо, два человека. Одного я уже готова ненавидеть, с другим хожу, сижу рядом, разговариваю. Одного печатают газеты треста "Ньюс энд ньюс", другого благословляют люди, бывшие при жизни в аду. Если бы я была царем Соломоном, я разрубила бы вас пополам: одну часть я втоптала бы в землю, другую... может быть, другую кто-нибудь даже смог бы полюбить.
- Полюбить... - горько сказал я. - Мир стоит на несчастной любви. Вот вы, Лиз... Вы счастливы?
- Я не знаю, в чем счастье. Быть нужной? Я всегда искала и нашла завидного жениха, но не стала счастливее. А вот здесь...
- Здесь вы почувствовали себя нужной, - сказал швед.
Мы уже знали, что его фамилия Сербург, по крайней мере, так обращались к нему те, кто являлся к нему за указаниями. Он был специалистом по радиоактивности.
Лиз благодарно посмотрела на него, потом положила свою руку на его огромную ручищу. Я отвернулся.
- А вы, Рой? Разве вы способны любить? - спросила она меня.
- Любить я способен. Но быть счастливым - я не знаю, есть ли в мире способные. После всего, что я видел... Может быть, счастье - это оказаться в грузовике? С торчащими вверх ногами?
Подошел мой эбеновый Геракл. Он принес нам ужин: разогретые консервы свиную тушенку с бобами.
У меня была припасена бутылочка виски.
Сербург предложил Гераклу остаться. Мы с Лиз переглянулись.
Геракл замялся. Но не ушел.
Моя бутылка виски словно растворилась в вечернем воздухе. Мы ее и не почувствовали. Тушенка было чертовски вкусной. Чем страшнее вокруг, тем яростнее хочет жить твое проклятое тело.
Я спросил Геракла, что он думает обо всем случившемся. Он ответил по-французски:
- Стыжусь, мсье, своих современников, кушающих бифштексы. По сравнению с ними мои предки были святыми.
- Ах, если бы так рассуждали президенты! - воскликнула Лиз.
- Надо еще выпить, - сказал я.
Лиз поддержала меня.
У шведа нашлась какая-то бутылка. Он разлил по стаканам. И мы выпили.
Дух захватило у меня. Это был огонь без дыма. Только раз в жизни я пил такое! И мне показалось, что рядом сидит не Лиз, а Эллен. Я сжал руку Лиз, она ответила пожатием.
- Это виски, из США, - сказал я.
Сербург удивился моей осведомленности и налил всем еще по стаканчику.
- Я бы сжег тех, кто это придумал, - сказал теперь уже по-английски мой эбеновый Геракл, показывая рукой на зарево тлеющего города.
- Я уже слышал такое требование, - заметил Сербург.
- Неужели разум не победит безумие? - воскликнула Лиз. - Может быть, это сделает любовь? Только она и страх будут царствовать в последний день.
Лиз ушла в палатку, где жила с другими сестрами. Ее провожал, как исполинский телохранитель, эбеновый Геракл.
Сербург посыпал вход специальным порошком, чтобы к нам не заползли бесчисленные насекомые, хозяева джунглей.
Я вспомнил о нашем с Эллен шалаше. Видимо, запах трав и орхидей, которыми тогда заполнили шалаш маленькие помощники, защитил нас от всех неприятностей африканской ночи.
Какая была тогда сумасшедшая, пьяная, яркая ночь! Я не мог уснуть, переживал снова каждое мгновение.
Сербург лежал рядом и мирно спал. Или мне только казалось так? Чтобы проверить, я тихо спросил:
- Сербург! У вас есть девушка?
- Я люблю, Рой, удивительную женщину, но у меня нет "моей девушки". А у вас, Рой?
- Я люблю, Сербург, удивительную женщину, и ее нет у меня.
- Какая она?
- Разве можно ее описать? Она - изваяние, и она - вихрь. Никогда нельзя угадать, что она сделает в следующую минуту.
- Наверное, это присуще настоящей женщине. Я тоже никогда не мог угадать.