Выбрать главу

- И мы будем есть, сколько хотим? - подал слабый голос Артём. - Как раньше?

- Да, он каждому даст, что нужно, никому не придётся воровать.

Артёма не было, когда Траян уехал. Он знал о Траяне от старших ребят, потому особо любил, когда рассказывали о прошлых временах.

- И он меня будет жалеть?

- Он обнимет тебя, поцелует и назовёт своим зайчиком. И ты сразу поймёшь, что больше ничего плохого на свете не случится...

- А меня он тоже назовёт зайцем? - подал голос Ваня.

- Ещё чего! - бескровные губы Артёма скептически скривились. Даже в таком состоянии он ревновал мальчиков к Траяну. - Какой ты заяц - ты ещё микроб.

- Вань, что с твоей ногой?

- Ничего, - буркнул Ваня. - Собака укусила, несильно.

- Подвинься сюда, посмотрю.

- Отстань! - Ваня с силой оттолкнул руки Виталика, затравленно вжался в угол дивана. - Никогда он не приедет, никогда! Нет никакого Траяна, вы всё врёте! Я же вижу! Если бы он был, он бы давно приехал, а не смотрел, как нас мучают. Никто нас не защитит, всех убьют, всех!

Виталик схватил отбивающегося мальчика в охапку и затащил на колени.

- Тебя он назовёт котёнком, - сказал он. - Он малышей называет котятами. Вот так положит на колени и будет гладить. И тебе станет радостно-радостно и легко-легко.

- Врёте, врёте все!

Ваня для вида ещё немного посопротивлялся, он быстро отходил.

- Вит, кто такой этот Трим? Почему он хочет, чтобы мы умерли? - спросил он уже спокойно.

Виталик поёжился.

- Это не человек, Ванечка. По крайней мере, не один человек. Триумвират, трое в одном. Когда-то у них были человеческие имена, я уже точно не помню: Маразинкевич, Милофонов и Мизогина, как-то вот так. А потом они срослись и стали как Змей Горыныч, с тремя головами. Они, может, и сами хотят превратиться обратно в добрых, но не могут.

- Что же теперь будет? - жалобно спросил Ваня.

- Без рыцаря уже не обойтись... Чудовищу надо отрубить головы, тогда пленники выйдут на свободу.

- Но почему это с ними так?

- Люди говорят, что у них таракан в головах - один. Общий. Не так, как у нас: не у каждого свой, а один на троих.

- А это, случайно, не Траян, один на троих? Что-то подозрительно похоже, - с суровым лицом сказал Андрей. Глаза его ещё были мокрые. - Мы не обманываем себя. Может, он ушёл к нашим врагам, а мы и не знаем?

Виталик помотал головой:

- Нет, исключено. Траян только на один мозг. Это разные цивилизации. У коричневых коллективный разум, как у муравьёв или пчёл. А у голубых индивидуальный - каждый сам личность. Коричневые слепые, не видят, что война: один умрёт, другой на его место станет, и не заметят. А мы как дети на чужом поле боя. За каждого страшно. Тысячи лет они зверски истребляют наш добрый народ. Может быть, нас всех убьют. Траян говорил, что скоро наступит решающий момент. Точка сингулярности, когда уже не может всё оставаться по-прежнему. - Виталик замолчал. - Но Траян почему-то не едет, - сказал он тихо.

- В далёком тревожном военном году

Под гром батарей у Земли на виду

Стояли со взрослыми рядом

Мальчишки у стен Ленинграда, - внезапно затянул хриплым голосом Артём. Мальчики оживились. Подхватили вразнобой. Виталик пел вместе со всеми.

- И мы никогда не забудем с тобой,

Как вместе со взрослыми приняли бой.

Им было всего лишь тринадцать,

Но были они ленинградцы!..

- Не хочу, не хочу! - Семён отбивался от чёрной воды, врывающейся в глотку. - Я всё равно не утону, у вас ничего не выйдет!

Он открыл глаза, осторожно поднялся, преодолевая боль, сел на кровати. Спал, как всегда, одетый.

- Сейчас поем - и мы снова пойдём туда, - сказал он.

- Ты уверен, что у тебя получится?

- Там будет видно. По крайней мере, у меня теперь есть цель.

- Лучше бы выпил таблетку и дал мне выспаться.

- Не дам, - упрямо сказал Семён. - Сейчас ты мне нужен. Вернёмся, тогда поспишь.

Голос в голове промолчал. Он не возражал, когда Семён уже принял решение. Так было по умолчанию, они и без слов понимали друг друга, потому что уже давно были вместе.

Спустя полчаса Семён сказал:

- Я готов.

Снова было вчерашнее серое утро. Снова он спускался по скользкому проулку к реке. Так же гомонила толпа у парапета. Такая же, как вчера, вуаль пара окутывала реку, делая её похожей на спустившееся с неба облако.

- Куда пошёл, а ну назад быстро! - один из полицейских схватил Семёна за ворот и отшвырнул за ограждение. Ему опять не удалось проскользнуть. - Тебе сколько лет, двадцать пять?

- Двадцать, - чуть не плача ответил Семён.

- Старше выглядишь. Куришь и пьёшь, наверное, много?

- Пью, - сказал Семён. - Лекарства. Да, много.

- Токсикоман, что ли?

- Болею...

- А сам туда же, доходяга! В камере на второй день уделают. Сидел бы уж дома!

Время уходило, голова мальчика всё реже появлялась над водой. Он больше не кричал, но каким-то чудом пока продолжал барахтаться, бился за свою жизнь, теряя сознание от холода.

Семён с ужасом зажмурился. Трудно было оторвать взгляд от колышущейся воды полыньи. Он бы смотрел во все глаза, будь надежда увидеть, как малец выплывет. Но наблюдать за гибелью ребёнка, не имея возможности его спасти, было невыносимо.

- Опять захлебнётся, - простонал Семён, сгибаясь от душевной боли.

- В этот раз спасётся.

Семён опешил:

- Не утонет? Правда? Неужели? Как ты узнал?

- Потерпи несколько минут, - сказал голос. - Поймёшь сам...

- Малыш, держись, я уже иду! - кто-то перепрыгнул с разгона полутораметровую ступень набережной, как будто перелетел, и легко побежал к рябому от ветра окошку в ледяной глади, длинный шарф развевался сзади.

- Стой! - крикнул полицейский. - Кто такой? Сколько лет?

- Трина-адцать! - задорно прокричал бегущий, не оборачиваясь.

В толпе засмеялись и захлопали. Кто-то заулюлюкал в сторону стражей порядка, кто-то показал средний палец! Но полицейские и сами уже хохотали вместе со всеми.

"Где мои тринадцать лет! - Семён широко счастливо улыбнулся, чуть не захлебнулся от радости, и тут же почувствовал, что плачет. - Где. Мои. Тринадцать. Лет... - повторил он, останавливаясь после каждого слова, будто силясь осмыслить неподъёмную тяжесть каждого. - Нет их, и больше не будет. Ни четырнадцать не будет, ни пятнадцать, ни даже семнадцать. Теперь всегда только больше восемнадцати. Я уже никогда не смогу дотронуться до тех, кому нет шестнадцати...".