- Легко тебе говорить. Соврёшь - я и не узнаю.
- Не совру. Мне по чину не положено.
- Допустим, он к тебе на помощь спешит. Допустим, он уже здесь. Тебя он спасёт. Но мне что за радость?
- Вставай, пора идти...
Массивная железная дверь лязгнула и открылась. В затхлое помещение камеры проник воздух тюремного коридора.
- Траян Константидис, на выход. К вам мать на свидание пришла.
Угрюмый охранник надел ему на руки и ноги кандалы. И они пошли.
Траян уже издали заметил осунувшееся лицо матери за стеклом. Она смотрела на него с болью и без надежды.
"Ты принесла мне печеньки?"
"Немного".
"Доставай скорее, я совсем измучился".
"Пусть охранник отвернётся".
- При свидании положено разговаривать. Разговаривайте! - прикрикнул охранник на безмолвных мать и сына.
Кодовый замок у Траяна был сложен, коричневые его не расшифровывали.
- Здравствуй, сынок! - разлепила губы мать. - Я пришла убедить тебя, раскаяться и написать прошение о помиловании на имя Президента.
- Благодарю тебя, мудрая мать, - ответил сын с поклоном. - Я завтра же непременно возьмусь за этот благородный труд. То, что я совершил - омерзительно! Теперь я это понял в полной мере!
- Да-да, все вы ангелы, пока мы за вами присматриваем! - довольный услышанным, охранник, усмехаясь, удалился.
- Душно тут!..
Мать небрежно расстегнула ворот платья.
Траян впился глазами в крохотные картинки, прикреплённые булавками к бюстгальтеру матери. Маленькие мальчики, красивые, как ангелочки, улыбались ему с материнской груди. Будто мать вновь кормила его своим молоком, как беспомощного младенца.
"Хорошо, но очень мало, мама, это не утолит моего голода..."
"Пронести больше возможности нет, мой бедный Крат".
"Всю жизнь они мучают меня голодом. Они убивают меня, это бесчеловечно. И ты с ними заодно?".
"Ах, кто так мучит нас?! - мать осторожно обернулась: не услышал ли охранник её невольный стон. - Я бы жизнь свою отдала, чтобы вытащить тебя отсюда. Но жизнь моя ничего не стоит в их глазах. Проклятая болезнь любви к детям, откуда она в тебе взялась?".
"Это не болезнь, мама, это дар. Любовь к ребёнку перешла ко мне от тебя, как святость невинных осеняет стоящих рядом с ними".
"Она могла стоить тебе электрического стула. Благодари их за то, что забрали у тебя только полжизни. За этот срок любовь твоя иссохнет, ты сможешь жить, как нормальные люди".
"Не обманывайся. Нормальные - это мы. Они больны, но не понимают этого, как любой тяжелобольной. Только бог знает, какая великая правда крыльями реет за нашими спинами. Мы правы, а, стало быть, распинаемы".
"Они заполнили землю собой, а мы, эллины, и размножаться толком не умеем... Что пользы от нас? Побеждает тот, кто быстрее плодится".
"Наша любовь гармонична. Мы тысячи лет сохраняем свою численность и не перегружаем природу. Они размножаются, как саранча, и губят наш мир. Они умеют только плодиться. Плодиться и убивать друг друга, снова плодиться и снова убивать. Может быть, живы они благодаря и нам, носителям любви, потому что мы ещё среди них, как графитовые стержни в урановой топке. Может быть, мы уже уходим... И когда не станет нас, уйдут следом за нами и они тоже..."
"Как же мне спасти тебя, родной мой?"
"На востоке зреет турбулентность. Дети Петербурга чудесны, мама. Они беднее наших детей, но свободы и умения любить у них не в пример больше. Когда огонь в Акрополе потух, дух эллинства взлетел над остывающим очагом и устремился в пределы Гипербореи. Сегодня он тлеет в той земле, где обретается Россия. Им пытаются навязать суровые законы, но они чудесны своим умением не исполнять неправедное. Их можно принудить совершить ошибку. Но, осознав, что не своей волей обидели беззащитных, они повернут гнев против искусившего их. Возможно, новое солнце взойдёт на востоке. Здесь у нас болото. Надежды нет".
- Всё молчите? - вернувшийся охранник решительно подошёл к матери. - Тогда не нужны и свидания! Говорить не о чем, а ходят, беспокоят... Свидание окончено! - он бесцеремонно ткнул дубинкой в её спину. - Уходите!
Траян опустил голову на руки. Он не мог смотреть, как унижают мать.
"Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут - и свобода
Нас примет радостно у входа,
И братья меч нам отдадут...".
Эти слова он выучил там, в Петербурге, бродя белою ночью по набережной Мойки. Там было много всего. Там был свет даже ночью, такого здесь не бывает... Эти слова, как надежда ожили в нём сейчас.
Он удивлённо поднял освобождённые руки к глазам.
- Это ты сделал? Где мои кандалы?
- Их разрубил мой меч, - сказал голос.
- Что за меч, я о нём не слышал?
- Навсегда покидая своего клейноса, филетор преподносит ему дары. Быка, голубя, кубок... Свобода - это мой дар тебе.
- Дар? Что это значит? Ты покидаешь меня?
- Да. Дальше ты пойдёшь один.
- Я привык к тебе. Что мне теперь делать?
- Ты знаешь сам.
В дверь осторожно заглянула мать. Увидела, что никого нет, вошла.
- Кратос, я вернулась. Не пойму, что случилось. Нигде нет охранников. Мой тоже куда-то пропал. Обернулась - а его нет. Что бы это могло значить?
- Оковы тяжкие падут, темницы рухнут, и - свобода... - сказал Траян, медленно осмысляя случившееся. У общественных насекомых убийство королевы приводит к распаду рода... Мы уезжаем отсюда полуночным экспрессом.
Они, озираясь, побежали по тюремному коридору в сторону выхода, перепрыгивая зловонные слизистые бурые лужи, разлитые тут и там.
- Я полечу в Петербург. Они заждались меня!
Траян крепко обнял мать на прощанье и помчался к пустующей полицейской машине, стоящей у тюремных ворот.
...Ещё только брезжил рассвет, ещё нельзя было увидеть, насколько за ночь прибыла вода. Но где-то на границе слышимого, за пеленой тумана уверенно шлёпали вёсла по чёрной воде.
Виталик вскочил от заходящегося звонка.
- Кто там?
Мягкий бархатный баритон, почти уже забытый, ворвался в ухо и заставил заколотиться сердце:
- Не забыл меня, зая?
- Траянчик! - выдохнул Виталик. - Ты вернулся, родненький! Я ведь знал, знал, что ты вернёшься! Пацаны, Траян вернулся!
Он, потеряв голову, бросился в объятия друга. Траян улыбнулся, крепко обнял его:
- Ну всё-всё, наласкаемся ещё. Я больше никуда не уеду.
Он прошёл к дивану, потрепал по макушке Артёма:
- Тебе надо в больницу, зайчик. Сейчас вызову такси.
Андрей исподлобья с недоверием смотрел на гостя, что-то в нём его не устраивало.