Тревожное состояние длилось довольно долго, до тех пор пока в конце августа Евген Щербича, стоявший в дозоре, позвал его «трохи прогуляться».
Миронов возмутился: как посмел пост оставить, но Евген ухватил его за рукав и волок дальше.
Только отведя шагов на пятнадцать, сказал негромко:
— Так, Андрей там это… охраняет…
— Почему один? — спросил Миронов, и Щербич удивленно ответил:
— Так, не в отряд же их вести? Мало ли? Если, к слову сказать, шпионы, так, мы их тут прямо и того…
Все выяснилось, когда подошли к посту. Там в самом деле под прицелом дробовика, с которым стоял на посту напарник Щербича, сидели и мирно переговаривались трое. Один из них все тот же товарищ Голубев Матвей Матвеевич, двух других видел на разных совещаниях.
Голубев представился: представитель руководства партизанского движения, товарищи со мной. Для координации. Задачи стоят большие, разрозненными силами не решить, надо объединяться.
— О тебе мы, товарищ Миронов, слышали, — перешел Голубев к важному. — В Беловежской-то Пуще, кроме твоего отряда, и нет никого более, так что, сам понимаешь. Хотя, честно тебе скажу, до сего момента сомневался. По фамилии-то, конечно, ты один, а по сути, думаю, не может такого быть! Ты же учитель, а не офицер, в армии-то не служил, поди?
Миронову почему-то такая откровенность не понравилась, не содействовала она, не соответствовала обстановке.
Раньше промолчал бы, а теперь перебил:
— Точно, учитель. Так что, ты, товарищ Голубев, мне оценки не ставь, не нужно. Ты нам медикаменты дай, оружие, а главное — рацию.
Голубев удивленно смотрел на Миронова, спросил недоверчиво:
— Ты чего тут командуешь, Миронов?
Но Миронов и ухом не повел:
— Я тут командую потому, что меня народ поставил и слушает, а тебя мы давно не видели и знать не знаем, кто ты такой.
И говорил Миронов спокойно, без крика, будто рассуждая вслух, как делал это на уроке, помогая ученику решить трудную задачку.
Голубев не унимался:
— Ты тут из себя начальника не строй! Тоже мне — кочка на ровном месте! Тебе приказ дан, и ты его выполняй, ясно?
Миронову спор надоел:
— Ты, Голубев, зачем пришел? Мы с немцем боремся. Боремся, как умеем. А ты чего хочешь? Чтобы мы это прекратили? Это так ты товарища Сталина понял, а?
Голубев вскочил, кровь стремительно отлила от его лица, вмиг изменившегося до нездоровой желтизны.
Миронов как ни в чем не бывало продолжил:
— Нам тут листовка попалась с его речью, так что мы трохи грамотные и линию партии понимаем в меру своего разумения.
Голубев все так же, молча, повернулся к тем, кто пришел вместе с ним, до этой поры не проронившим ни слова. Наверное, ожидал поддержки, но не получил ее, хотя после короткой паузы один из сопровождавших все-таки поинтересовался:
— Значит, тебя, товарищ Миронов, приказ Москвы не касается, и выполнять его ты не намерен?
И говорил, будто не задает вопрос, а просто отмечает факт.
Миронов неспешно закончил свертывать цигарку, закурил, пыхнул пару раз, потом заговорил:
— Ты, товарищ незнаюкак, никакого приказа мне не передавал, а тебя мне и слушать не хочется. Какой ты мне начальник, сам посуди. А слова товарища Сталина всем нам хорошо известны, и вот за их выполнение я хоть перед кем отчитаюсь со своими товарищами.
Затянулся еще раз, нарочито, картинно выпустил дым и уточнил:
— Отчитаюсь перед кем надо, когда время придет.
Голубев вскочил, снова хотел закричать, но тут будто из-за кулис появился дед Рыгор, будничным тоном спросивший:
— А вы, товарищи, идите-ка перекусить с дороги.
Увидев его, Голубев будто обессилел: уж, если Рыгор тут командует, значит…
Впрочем, обедали гости с удовольствием, вставая из-за стола, поблагодарили за хлеб-соль, но на прощание Голубев сказал уже спокойным тоном, даже, пожалуй, веселым:
— Ты, Миронов, политически безграмотен все-таки. Хотя, с другой стороны, что с тебя взять… учитель… выше головы-то не прыгнешь…
И улыбнулся многообещающе.
1941 год, сентябрь, Белоруссия
Майор Оверат стоял возле высокого окна, выходящего в парк. Жухлая листва деревьев и серое небо, казалось, опускающееся все ниже, не улучшали настроения, однако сейчас майору они были безразличны. Он курил, стряхивая пепел в массивную пепельницу, стоящую на подоконнике, и со стороны могло показаться, что курение в данный момент — единственное занятие, достойное внимания майора, однако Оверат почти не обращал внимания на сигарету, уже давно выкурив свою норму — две трети крепчайшего «Каро».