В назначенный час по коридорам, лестницам и переходам дворца потянулись черные ручейки «монахов», спрятавших лица под просторными капюшонами и смиренно сложивших руки на животе. Валентин, выглянув из своей комнаты, проводил взглядом одну группу эдаких вот «братьев» и, дождавшись появления второй, сделал знак своим – выходим, мол. Дон Альба, Силка и Ероха, тоже нарядившиеся в широченные рясы, пристроились вслед «монахам». Замыкал процессию ряженых Валентин.
У входа в пиршественный зал их невольные проводники, против ожидания, не остановились, а прошли внутрь через широко распахнутые двери и, разойдясь по залу, уселись каждый на свое место. Столы, стоящие буквой «П», не располагались посередине, а были смещены к одной из стен так, что в зале еще оставалось достаточно свободного места. У поперечины «П» с наружной ее стороны стояли стулья с высокими, прямыми спинками, покрытыми искусной резьбой. Вдоль остальных столов стояли простые лавки по обе стороны. «Монахи» уверенно, без суеты и какого-либо шума рассаживались по лавкам. Похоже, место каждого здесь было заранее определено и оставалось всегда неизменным.
Валентин с товарищами невольно притормозили, остановившись посреди зала и усиленно соображая, где бы им пристроиться. Стулья, судя по всему, предназначались для царевича и его приближенных. Там бы и надо было оказаться Валентину. Но эта часть стола до сих пор была не занята, а стать первым за царским столом Валентин по вполне понятным причинам не стремился. Неизвестно, сколько бы длилось это замешательство, но тут один из монахов схватил Валентина за рукав рясы и слегка потянул к себе. Валентин обернулся. Из-под низко надвинутого на лицо капюшона на него блеснули озорные глаза Ивана.
– Пойдем со мной, – молвил он.
– А мои друзья, ваше величество? – так же тихо спросил Валентин.
– Пусть сядут там… – Иван указал рукой на конец одного из столов.
Валентин последовал за царем, в то время как Ероха, Сила и дон Альба расположились там, где им было указано. Стоило царевичу занять свое место за столом, как места рядом с ним мгновенно оказались заняты. Валентин, не готовый к такому повороту событий, так и остался стоять несолоно хлебавши. Но не успел он присмотреть себе свободное место, как царевич пихнул кулаком в бок своего соседа.
– Федька, уступи место Михайле, – зашипел он на своего соседа справа.
– Отец магистр-игумен, негоже параклисиарху на куличках сидеть, – ответил тот. – Мне же молитву читать…
– Хорошо, – частично согласился с ним царевич, – сядь по леву руку.
– Но там же отец келарь сидит.
– Ничего, пересядет. – Иван дернул за рукав сидевшего слева от него. – Афонька, пошел вон.
Тот дернулся от неожиданности, но перечить не стал. Послушно поднялся и пересел на пустовавшее место в конце царского стола. В результате этой рокировки наконец-то освободилось место для Валентина. Едва он уселся справа от царевича, как тот зашептал ему на ухо:
– Про нас многие болтают нехорошее. Мол, чуть ли не богоотступники мы… Слышал небось?
Валентин лишь пожал плечами, не зная, что ответить на этот кажущийся столь простым вопрос. Но Иван и не ждал, оказывается, от него ответа, тут же уверенно заявив: – Брехня все это. Сейчас сам увидишь. На самом деле у нас тут строго. Орден монахов-воинов. Триста человек нас. И все сейчас за столом на трапезу собрались. Я – магистр-игумен, Федька Романов – параклисиарх, а Афонька Вяземский – келарь.
– Можно начинать, отец магистр-игумен? – прозвучало слева.
– Давай… – разрешил Иван.
Спрашивавший поднялся и, низко опустив голову, что, видимо, должно было обозначать высшую степень смирения и благочестия, нудным голосом принялся бубнить слова молитвы. Все «монахи», сидевшие за пиршественным столом, вслед за «отцом параклисиархом» склонили покрытые капюшонами головы к сложенным лодочкой ладоням.
«Как-то все это не очень по-православному выглядит, – заключил Валентин, глядя на эту картину. – Хотя могу и ошибаться. Эксперт я в этом вопросе никакой. Но ясно, что здесь больше игры, чем истинной религиозности. Параклисиарх… Келарь… Магистр-игумен… Вряд ли это исходит от Ивана. Скорее, Федьки Романова придумка. Ведь если мне не изменяет память, то он станет после Смутного времени не только отцом первого царя в династии Романовых, но и патриархом, и фактическим правителем. Оказывается, тяга к игре в монашество ему свойственна с юности…»
Пока Федька читал молитву, слуги покрыли столы скатертями из грубого, плохо отбеленного полотна и принялись уставлять их едой и питьем. На столах появились простые деревянные блюда с квашеной капустой, мочеными яблоками и солеными огурцами. Черный хлеб, нарезанный крупными кусками, положили перед каждым монахом. По куску на брата. На каждых четверых ставили на стол глиняный кувшин с каким-то напитком. И никакой посуды, если не считать глиняных же стаканов, поставленных перед каждым.