— Сначала этот план надо придумать… Лёлик! — ворчливо проговорил Андропов, шелестя по-осеннему желтоватой бумагой. — Что смотрите? Думайте!
Жора щелкнул толстой четырехцветной ручкой, и хищно склонился над пустым листом, не запятнанным чернильными оттисками печатей. Грифы секретности проступят потом…
Глава 2
Понедельник, 23 октября. Утро
Ленинград, улица 8-я Красноармейская
Закручивая броуновское движение школоты, переменка шумела и гуляла. Короткая, но емкая, она разряжала накопленную за урок бурлящую энергию.
Октябрятская мелкота носилась вокруг, своими тонкими визгами сбивая и запруживая плавный ход мыслей, но я лишь снисходительно улыбался. Ничто не могло испортить мне настроения — у меня все дома! Этот смешной вывод частил в голове, наполняя покоем и миром.
— Соколов! — Пышнотелым ледоколом рассекая малолетний хаос, шествовала Яблочкова, ведя за собою боязливую Лапкину. Пардон, Минцеву. Заметно округлившийся животик расшифровывал опасения завсектором идеологической и воспитательной работы.
— Здравствуйте, Татьяна Анатольевна! — с чувством пропел я. — Здравствуйте, Светлана Витальевна! Похорошели-то как!
— Поговори мне еще… — проворчала директриса для порядку. — Тебя вот ищем!
— Нашли хоть? — заботливо поинтересовался я, не совладав с демоном искушения.
Смех Чернобурки сбил неминучую агрессию Тыблока.
— Здравствуй, Андрей, — сказала завсектором, мило улыбаясь. — Хочу тебя поздравить! Твой военно-патриотический почин отметили на самом верху, и достойно его оценили… — Порывшись в сумочке, она достала что-то вроде открытки, красной с золотом. — С двадцать шестого по тридцатое октября в Москве будут праздновать 60-летие ВЛКСМ, а это — твой пригласительный!
— Спаси-ибо… — я даже растерялся. — А занятия?
— Да уж нагонишь как-нибудь! — хмыкнула директриса. Свирепость богини Кали в ее мощном голосе уступила зыбкому добродушию фрекен Бок.
— Приложу все силы, Татьяна Анатольевна! — пылко заверил я. Сложенная вдвое глянцевая картонка, спущенная с комсомольских высот, меня реально обрадовала. Масса вопросов к Сундукову, к Канторовичу, к Гельфанду роилась в голове, и далеко не каждый из них можно было доверить телефону.
— Извини, конечно, что раньше не передала, — смущенно оправдывалась Чернобурка. — Были… м-м… обстоятельства.
— Да понимаю, Светлана Витальевна. — Я скользнул взглядом по оттопыренному пиджачку. — Тяжело вдвоем.
Завсектором стыдливо хихикнула, директриса молча погрозила мне толстым пальцем, и обе удалились по коридору, смутно напоминая Коровьёва с Бегемотом. А мне в другую сторону — звонок грянул, загоняя в классы учащихся, дисциплинированных и не очень.
— Комсорг, не отставай! — Грузной трусцой пробегая мимо, Паштет хлопнул меня по спине, словно придавая ускорения. — Эльвира ждет нас!
— Yes, — буркнул я вдогон, — of course…
Вторник, 24 октября. Утро
Ленинград, улица 8-я Красноармейская
Гулкие шлепки отзывались звонкими криками болельщиков, а уж когда нападающий эффектно вколачивал мяч, спортзал сотрясался от победного ора.
По обе стороны волейбольной сетки резко скрипели кеды, а дюжина глаз напряженно следила за оранжевым пупырчатым дутышем, что летал зигзагом по всей площадке.
Я подпрыгивал на месте блокирующего, сумев забить всего один быстрый низкий мяч, да и то после хорошей доводки с приема — и правильной подачи от Кузи.
Тамара Борисовна сама металась в азартном судействе. Свисток — и ползала взвывает хором возмущения. Другая половина одобрительно ропщет.
— Аут! — гаркнул Паштет, подсигивая на скамье.
— Да никакой ни аут! — взвился певучий голос Алёны.
— Не было аута, — увесисто заявила физручка, и коротко свистнула. — Родина! Замена. Афанасьева!
Уставшая Ирка поплелась с площадки, отдуваясь, а Томка, свеженькая и прыгучая, выбежала, едва касаясь гудящих досок пола новенькими импортными кроссовками — папа достал.
«Обул всех, — бурно радовалась зеленоглазая, — даже бабушку!»
— Счет: двадцать четыре — двадцать четыре!
Свисток — и команды снова закружились, затопали, заскакали… Не помогла замена — перед самым звонком Сёма влепил нам мяч.
— Счет: двадцать четыре — двадцать шесть! Игра окончена, марш в раздевалку!