Он замолчал. Какая-то подавленная тупость отражалась на лицах его слушателей. Как ни ужасно было их положение, они все-таки не догадывались, до чего дошло дело во всем его об’еме. Им — в массе — представлялось дело так: они продержатся еще некоторое время. Наконец, правительство пойдет на уступки, дело обойдется, фабрики задымятся и страна снова вздохнет своей стальной грудью. А от этих слов, подтверждаемых ужасными документами, несло таким смертельным тупиком — что в голове кружилось. Эвис заговорил снова.
Они привыкли глядеть на финансовые об’единения, как на нечто, направленное против широких масс. Если ему позволят, он сказал бы кое-что об этом. Эти об’единения в их чистом виде — и есть эта масса: Ован-Черри-Тринидад представляет собой целое государство, — с ним связаны в общей сложности интересы шестнадцати миллионов семей. Это наиболее энергичные люди Америки и отчасти Европы. Крах синдиката пустит эту массу по миру. То, что они делали, было фактически волей этого коллектива. С Осией связана биржевая мразь и международные об’единения спекулянтов. Ован-Черри-Тринидад обратил пустыни Юкатамы в цветущие поля, — его обвиняли в эксплоатации фермерской массы, — да, путем кредита он заставил их работать, что есть силы, — но иначе Юкатама была бы заселена редкими поселками нищих, и по более того. Фермер Юкатамы на всю жизнь связан с синдикатом, — но он живет в чистом доме, а его дети учатся агрономии. Неужели вы выберете какую-нибудь Турцию, где «свободный» поселенец не может выработать за всю свою жизнь какой-нибудь плужок и ковыряет землю мотыгой — и так тянется из поколения в поколение! Наконец становится теснее и теснее, беднее и беднее — и страной завладевают иностранные хищники. Они бросаются на эту толпу нищих, — они превращают их в своих рабов, их голодные кости перемалываются хищниками на золото, — и вот на всю шайку сваливается как лавина — война… и гибель страны.
Они посматривали на него, движимые разными чувствами: — он хозяин, что вы ни говорите, он для того и приехал, чтобы им это напомнить, его уверенность в своем могуществе и вольность, с которой он думает распорядиться их судьбой, импонирует с одной стороны, а с другой приводит вас в бешенство. Его бы недурно вытащить на задний двор да и повесить высоко и коротко, — но тогда поднимется бешеная агитация и их шкура затрещит: это знает и он, и этим об'ясняется его полное спокойствие.
59
Заседание продолжается
Молодой человек в очках просит слова. Он говорит тихим голосом, а Эвис в это время пытается сообразить, сколько может стоить времени и денег обращение этого юноши в противоположную веру. Молодой человек говорит: — господин Эвис, говорит он, плохо представляет себе положение дела. Да, забастовки и гражданская война вызваны капиталистами, — Осией, или кем-либо другим, это совершенно неважно, для них вся эта публика на одно лицо, — но это в настоящую минуту не определяет ни в малой мере положение дела. Поскольку революция началась, — она началась и ничто уже не может ее остановить. Это не ряд разрозненных попыток, а сплоченный поход против капитала, они осведомлены о том, что делается в стране. Сегодня вы можете приехать в автомобиле, и ваш шоффер слушается вас, а завтра эта живая машина может вам отломить голову. Вот чего не понимает господин Эвис. Эвис сидит себе, как ни в чем не бывало и курит свою сигару. Он продолжает, этот юноша. Эвис говорит об Осии, — они знают, что Осия — жулик, и Эвис может быть уверен, что это стало известным им гораздо раньше, чем его биржевой машине с экзотическим названием. Но капиталистическое общество — это припудренная сверху хорошими словами анархия и больше ничего, — Осия не случайность, а продукт биржи, — таких Осий не оберешься, уберут одного, завтра выскочит еще полдюжины шельм в том же роде. Рабочий класс не заинтересован в свалках капиталистов друг с другом, — когда хозяева ссорятся, рабы благоденствуют (Эвис смотрит удивленно на него, а тот чуточку краснеет, а слушатели осторожно переглядываются). Пока существует капитал, подобные коллизии неизбежны, а за них почему-то должны расплачиваться не те, кто их заводит, а те, кто собирает богатства. Осия связан со штрейкбрехерскими конторами, — весьма вероятно, но эти конторы доходное предприятие, не хуже другого, почему бы ему с ними не связаться? Просто смешно думать, что их можно поймать на такую удочку! Что делает синдикат господина Эвиса со столь пышным заглавием, — да то же, что и Осия: анархизирует последние остатки производства, — разрушает один трест, другой и так далее, на деле это сводится к локаутам и массовым убийствам наших товарищей. Почему Ован-Черри-Тринидад имеет право это делать, а Осия нет? Ован-Черри-Тринидад честное заведение, а Осия — жулик: но ведь это же сказки для воскресных школ, даже в случае, если это и правда в том смысле, какой господин Эвис придает этим определениям, что, конечно, может быть достоверным разве для новорожденного. Тонкость всех этих различий между допустимым биржевой моралью и недопустимым — дым и миф. На войне все допустимо в конце концов, а оба треста воюют с рабочими, следовательно… А для хороших слов к их услугам вся пресса. Если победит Осия… — тут не может быть таких «если»: победят или рабочие или капиталисты. В первом случае в стране наступит мир, а капиталисты будут умерщвлены, то есть погибнет небольшая кучка паразитов, во втором будет грандиозная резня, сама по себе являющаяся основанием для полного обнищания страны. Новая власть очутится перед разбитым корытом — это неверно и довольно наивно: в стране со ста миллионами душ остаться без рук и головы. Трудности, предстоящие на этом деле, не превосходят да и не могут превзойти те, что будут, если власть останется в руках имущих. То, что капиталы воюющих сторон подходят к концу, его очень радует. Он надеется, что они выгребли и из Европы достаточное количество ценностей, чтоб намечающийся кризис разразился и там. (А Эвис утвердительно кивает ему головой). Очень хорошо, что это так, значит и европейские товарищи присоединятся к нам. Капиталы истреблены, то есть волки загрызли друг друга, — тем лучше для овец. Вот именно тут то и не должны сдаваться рабочие, — это было бы преступлением упустить подобный случай. На использование этой ситуации и должны быть направлены все силы рабочего класса. На остальные положения господина Эвиса он не будет возражать, все это не так уже интересно. Разумеется, Эвис будет их уверять в том, что его синдикат любит рабочих, как своих детей, и никогда не позволит себе стрелять в них, это не так ново, как думает оратор. Характерно, что синдикат собирает на фабрики именно эмигрантов, — ведь с ними легче справиться, а потом об’явить, что они де бараны и лучшего, чем пуля не заслуживают. Картинки из библии Доре, изображающие мир и счастье, среди умиленных голодом и судами с искусственным составом присяжных агрикультурными батраками, именующимися юкатамскими фермерами, лучше оставить для эмигрантских контор, Ован-Черри-Тринидад мог бы и не ставить себя в смешное положение, вспоминая об этом. Вот. Он обращается к товарищам с предложением проводить мистера Эвиса до границы восставшей области и проститься с ним на некоторое время. Если господин Эвис действительно порядочный человек, то и ему в конце концов найдется место в новом обществе.
Выступают другие. Они примерно повторяют с различными вариациями то, что говорил юноша. Эвис покуривает себе сигару. У некоторых слышна нерешительность, а из некоторых так и брызжет ненависть. Они несколько одурачены тем, что Эвис не выказывает никакой досады на все ему выложенное. А Эвис слушает в полуха, изредка записывает себе на бумажку, лежащую перед ним и думает, до чего это похоже все на кинематограф с карбонариями или компаньонажами. Он едко отмечает себе те места их речей, где проскальзывает сострадание, каковое ему кажется слабостью. Но он с восхищением и аппетитом посматривает на их громадные мозолистые руки, все молодец к молодцу. Они кончают. Эвис получает слово.