Смирнов взял деньги и спрятал в карман куртки. Можно было уходить.
В метро он, повиснув на перекладине и мерно раскачиваясь в так ходу поезда, разглядывал рекламные плакаты и машинально принюхивался к протискивающимся мимо женщинам – благо, в час пик их было предостаточно. Ничего достойного ему почему-то не попадалось – очень часто запах духов смешивался с запахом табака или бензина, создавая немыслимые гаммы; постепенно Смирнов проникся идеей заказчика подарить нашим женщинам что-то действительно стоящее.
Придя домой, он приготовил себе ужин, отхлебнул из банки ледяного пива, но не позволил себе выпить все – работа требовала ясности ума.
Компьютер ждал – Смирнов практически никогда не выключал его; лишь если уходил надолго, блокировал фаерволом все входящие и исходящие соединения. Он снял с полки пару книг, открыл в нужных местах, освежил в памяти все необходимые приемы (а также способы защиты от них, чтобы понимать, с кем может иметь дело).
Давно у него уже не было столь дорогой работы, и это несмотря на то что он был хакером очень высокой квалификации. Так уж получилось, что примерно полгода он был тише воды ниже травы – пришлось лечь на дно после одной удачной, но уж очень криминальной операции по добыче данных. Он чувствовал тогда, что уйти незамеченным не удастся, и испытал при этом жуткое разочарование: пришлось почти две трети гонорара пустить на то, чтобы быстро сменить место жительства. Сестра, которая тратила теперь на дорогу в институт в два раза больше времени, возмущалась, но недолго. Он едва избежал столкновения с теми, кого обидел, – и осторожность загнала его в убежище, где он не очень-то высовывался, старался не светиться и не напоминать о себе на онлайновых тусовках и форумах.
Денег хватило впритык – под конец своего вынужденного заточения, срок которого он определил себе сам и которого старался придерживаться очень и очень точно, он питался впроголодь и был уверен, что его вместе с сестрой скоро выкинут на улицу за неуплату по счетам.
Но он выдержал, а, закончив прятаться, рванулся на волю. Старые друзья были рады услышать о том, что он жив, что он на свободе и горит желанием работать. Ему быстро сосватали пару выходов в сеть, он срубил немного бабок, вздохнул свободнее, погасил все долги и даже кое-что прикупил для своего компьютера – пусть мелочь, но приятно.
Короче, былая слава захлестнула его с головой. Он снова принялся за книги, за изучение новых материалов, связанных со взломом, – брал их у друзей, в сети, где придется. Мозгов хватало и на то, чтобы искать новые пути самому. Некоторые собственные открытия оказались как нельзя кстати не только ему, но и соратникам по цеху.
Он выходил на новый виток своего творчества. Давно у Смирнова не было такой жажды деятельности, как после полугодового затворничества; он скупил практически все книги по нужным для него темам, подписался на кучу бумажных журналов и электронных рассылок (для страховки создав несколько почтовых ящиков, чтобы никто не заподозрил его в единоличном собирании подобного рода информации в недопустимо больших количествах).
– Нет в жизни ничего такого, чего нельзя было бы сломать – ведь так интересно узнать, что там внутри, – часто говорил он своим друзьям по команде. И на вопрос: «А как ломать, если уже сломано?» – отвечал со злорадной усмешкой:
– Значит, можно не ломать. МОЖНО УНИЧТОЖИТЬ.
И наглядно демонстрировал свои принципы, «добивая лежачего» – на спор убивая уже, казалось бы, безвозвратно потерянные ресурсы, взломанные опытными руками таких же, как он сам, хакеров.
«Путь есть всегда» – этот принцип практически всегда помогал ему в работе. Он никогда не брался за дело в пессимистическом настроении – знал, что ничего не получится. Именно поэтому он не отказывался от предложенных задач – лишь изредка по одному ему известным идейным соображениям. Но зато и соглашался достаточно непредсказуемо – будто бы уповая на черта и бога одновременно.
Одного он не любил – игры «в темную». Время от времени люди, нанимающие его, лгали, причем лгали грубо, не стараясь спрятать ложь за аккуратными формулировками. Таких людей он наказывал пропорционально объему лжи.
И еще никто не потребовал его извинений, ибо он был прав. Заказчики соглашались с его подходом к делу, находя его деловым и имеющим право на существование. Смирнов всегда доставал то, о чем его просили, но брал столько, сколько хотел.
Короче, он был едва ли не самым крутым хакером этого большого безумного города. Он был талантлив, умен, он грамотно рисковал и залихватски тратил заработанное.
И когда вместо формулы парфюма он слил для заказчика совершенно другую рецептуру, его умения и таланты проявились во всей своей красе.
* * * * *
Фильм оставил тягостное впечатление. Павел вышел на яркий свет улицы, прищурился, закрывая лицо ладонью от бьющих в глаза солнечных лучей, и сквозь зубы тихо выругался.
– Какой кошмар! – покачал он головой, не обращая внимания на то, что остановился практически на самом выходе из кинотеатра; десятки локтей и колен прошлись по нему, но он не заметил этого. – Это не может быть правдой, люди на такое не способны…
Впечатление было действительно ужасным – кровь и перекошенные лица безумцев, вопли толпы, дьявольские крики, любовь и предательство, ложь и истина… Павел вспомнил, что никогда не было так тихо в зале, как сегодня. Никто не шуршал попкорном, не выкрикивал глупостей с последних рядов, не шлялся туда-сюда перед экраном и не отвечал на звонки сотовых телефонов (наоборот, эти чертовы жужжащие машинки выключались словно с остервенением). Зрители были поглощены происходящим на экране полностью и безвозвратно – Павел понял это, когда зажгли свет.
Никто не собирался вставать.
Не потому, что ждали продолжения или были разочарованы финалом. Просто ни у кого не осталось сил на то, чтобы уходить. И только самые нетерпеливые сумели подвигнуть зал к тому, чтобы все пошли к выходу.
Люди шли молча, вынося с собой пустые стаканы из-под колы и кукурузы, тихо опуская в урны пивные бутылки; они будто бы приобрели во время просмотра фильма нечто тяжелое, неподъемное и одновременно стряхнули с плеч мрачные призраки собственных предубеждений и ошибок. Павел прочувствовал все это на собственной шкуре.
Он, как и все, с опущенной головой пробирался к выходу, потом увидел над головой солнце и наткнулся на него, как на невидимую стену. Солнце вернуло ему прежнюю жажду жизни – но он понимал, что уже никогда не будет прежним. Фильм изменил его навсегда.
Из транса вывел звук сирены. Он медленно, нехотя посмотрел по сторонам и увидел подъезжающую к кинотеатру «Скорую помощь». Где-то за спиной раздались торопливые шаги, кто-то просил расступиться; двое крепких мужчин несли на руках уже немолодую женщину с запрокинутой головой.
По толпе, выходящей на улицу, прокатился шепот:
– Прямо в зале… Стало плохо… Наверное, инфаркт… Еще бы, такое кино…
Павел смотрел вслед отъезжающей карете «Скорой» и чувствовал, как бесится в груди душа, пытаясь закричать на всю площадь. Эта женщина, у которой не выдержало сердце, она взяла весь негатив толпы, всю ее темную мощь, которой был насыщен зал перед началом фильма. Она пропустила все сквозь себя, чувствуя, как с каждым вскриком, с каждой слезой выходит из зрителей проклятие человеческого рода…
Павел поднял глаза на афишу. Большой желтый прямоугольник слегка трепыхался на ветру, но буквы были четко различимы даже издалека.
«СТРАСТИ ХРИСТОВЫ».
Он хотел что-то сказать самому себе – но сирена «Скорой» не дала это сделать. И тогда он пошел домой. Его ждала работа…