– Что тебе до Бледного Пальца? – спросил он жестко. – Отвечай, увечный, или я не посмотрю на твою поганую морду и навешаю тумаков так, что всех святых вспомнишь!
Инстинкт самосохранения, похожий на воющую внутри кокпита сирену разгерметизации, требовал осторожности. Но Гримберт знал, что есть тактические ситуации, в которых уклонение лишь затягивает неизбежное. Когда на твой доспех обрушивается гибельный кинжальный огонь, отступление может быть фатальным. Нельзя подставлять уязвимые места брони. В такой ситуации единственный шанс победить – развернуться к врагу лицом и атаковать, используя всю доступную огневую мощь.
Гримберт сделал короткий выдох. У него больше не было орудий, не было многотонной машины, способной сминать стены. Но было то, что вело стального воина в бой.
– Мне надо то, что ты нашел у Бледного Пальца.
Берхард тяжело засопел.
– Это откуда же ты знаешь, что я там нашел, шельмец?
Еще два коротких выдоха, чтоб унять накатившую дрожь.
– Подслушал в трактире. Во «Вдове палача» два дня назад.
В животе образовалось на редкость гнетущее чувство. Даже вздумай он отшвырнуть клюку и пройтись по вершине городской стены, это и то не было бы вполовину опасным, как этот трюк.
Берхард заворчал, как ощерившийся уличный пес.
– Что-что?
Гримберт понял, что запас отпущенного ему времени совсем не так велик. А может даже, уже истёк до капли.
– Не специально, так уж вышло, – поспешно произнес он. – Вы с приятелями пили там вино, кто-то из них и сказал, мол, в Альбах много сокровищ спрятано, только некоторые таковы, что лучше к ним вовсе не прикасаться. Тут-то ты и сказал про Бледный Палец. Про свою находку.
– Шпионил, значит, крыса слепая? – хмуро осведомился Берхард. – Сам признался?
Гримберт покачал головой. Тяжело вызвать доверие у человека, когда половина твоего лица скрыта грязным тряпьем. Как сказал какой-то древний святой, глаза – зерцала души. Должно быть, душа слепого представляется людям чем-то вроде склепа…
– Не шпионил. Хозяин трактира иногда пускает меня по доброте душевной погреться в углу. Многие не обращают на меня внимания, сижу-то я тихо. Я слепой, но не глухой, с ушами у меня все в порядке. И я знаю, что ты нашел под Бледным Пальцем.
Какая-то сила взяла его за ворот треснувшего плаща и подняла так, что зубы невольно клацнули друг о друга, а мочевой пузырь тревожно заныл, точно оказался набит холодной скользкой галькой.
– Уходи, – тихо и почти монотонно произнес Берхард. – Бери свою клюку и проваливай отсюда подобру-поздорову. Понял?
– П-понял, – с трудом выдавил из себя Гримберт, едва размыкая спекшиеся губы.
– И лучше до темноты. Фонарей здесь нет, еще споткнешься, упадешь…
Берхард выпустил его, позволив упасть обратно на мостовую. И, поколебавшись, вернулся в дом. Вновь хлопнула тяжелая дверь.
«Ублюдок, – подумал Гримберт, пытаясь унять змеиную злость, скапливающуюся в ушибленном теле. – Полугодом ранее ты визжал бы от ужаса, извиваясь в руках сквайров и прося оставить ему на руках хотя бы по одному пальцу. Ты умолял бы показать его сиятельству маркграфу не только Бледный Палец, но и все, что тот пожелает. И господин маркграф позволил бы тебе это, прежде чем швырнуть в самую глубокую пропасть Альб».
Гримберт попытался унять ярость вместе с болью в ушибленных ребрах. «Спокойно, – приказал он себе. – Сейчас ты не можешь позволить себе такую роскошь. Может быть, потом. Если Господь явит свою милость, если все сложится наилучшим образом, если хотя бы в этот раз он сам не ошибется…»
Для успокоения тревожно вибрирующей души можно было бы прочитать несколько молитв. Некоторые молитвы с их мелодичной латинской напевностью при всей их бесполезности умеют настроить на сосредоточенный лад, например «Конфитеор» или «Агнус Деи». Но Гримберт не стал читать молитв. У него была своя собственная, которая не значилась ни в одном бревиарии Святого Престола. Совсем короткая, состоящая из семи слов, она обладала свойством утешать его в минуты отчаянья и придавать сил в те мгновенья, когда все усилия казались тщетными.
Гримберт повторил ее про себя трижды и принялся готовиться к ночлегу.
Ночь обещала быть прохладной.
Сентябрь на северном побережье Лигурийского моря всегда был скверной порой года, скорее всего, из-за близкого расположения Альб. Днем стекающий с гор ветер нес в город сухость и жару, от которых кости в теле, казалось, трещат, как головешки в костре. Однако ночью холод брал свое, беря Бра в жесткую осаду и высасывая из его камня тепло до последней капли.