Итак, что перед ним? Комната. А в комнате? Достаточно много чего, но основное – стол, а на столе – компьютер, пишущая машинка и стопка бумажных листов. Походит на орудия труда человека, имеющего дело с буквами и словами, в крайнем случае – с цифрами, хотя, последнее маловероятно. Он, возможно, писатель, либо критик, сценарист, программист... словом кто угодно, главное, что его работа умственная, пять против одного – творческая. Теперь, учитывая поражение мозга этого человека злокачественной опухолью, несложно догадаться, что голова его с каждым днём функционирует хуже и хуже, точно из неё кто-то высасывает разум. Естественно, бедняга нервничает, становится раздражительным, ему всё труднее мыслить рационально, продуктивно, сохранять самообладание, концентрироваться; он утрачивает навыки, у него ничего не получается и это пробуждает в нём бурю лютого негодования... И вот, наступает срыв. Человек, в приступе неудержимой ярости, с обидой на весь окружающий мир и себя самого, разбивает машинку, компьютер... Странно только, что листы он оставляет целыми. Обычно их уничтожают в первую очередь – рвут или сжигают... Но остальное-то нормально стыкуется.
Удовлетворённый плодами собственных умозаключений, Хаммер достал спички, зажег парочку из них и снова заглянул в комнату. На противоположной от входа стене, между небольшим одёжным шкафчиком и маленьким столиком с медпричиндалами, увидел большую, можно даже сказать, громадную, относительно габаритов комнатки, едва ли не восьмифутовую картину. Её он до этого обделил вниманием, да и сейчас был не в состоянии различить, что на ней изображено. И, вероятно, не очень к тому стремился, если бы его не заинтриговали размеры полотна. Таких исполинских холстов он в доме еще не встречал. Да и в жизни тоже. А потому вполне справедливо ожидал от этой «премьеры» чего-то особенного.
Для того, чтобы хоть кое-как рассмотреть рисунок, Киду пришлось пожертвовать всеми оставшимися спичками, вместе с самой упаковкой. Пламя занялось с благодарной радостью и мягким, довольным треском, алчно пожирая плотную бумагу, и вскоре озарило желтоватым колыхающимся светом всю комнату, не слишком, однако, уверенно, пугливыми лучиками, пролившись на интересующий Хаммера объект.
На картине была изображена молодая женщина.
«Слава Богу, наконец-то. – подумал Кид. – Обошлись-таки без демонов и покойников».
Она стояла прямо, опустив руки вдоль туловища и, немного наклонив голову, проникновенно смотрела исподлобья огромными черными глазами, слегка улыбаясь одними уголками рта. Её тёмные волосы, полумесяцами обрамляя лицо, ниспадали на плечи, грудь и струились еще ниже, доходя почти до самых колен. Чуть расставленные ноги приподнимались на цыпочках. На ней был одет серый (возможно, он казался таким из-за недостатка освещения), короткий, лёгкий, вуалеподобный балахон, полускрывающий тело от шеи и, примерно, до середины бёдер. Нижнее бельё под ним отсутствовало. Руки и ноги, не покрытые балахоном, оставались нагими.
Женщина была прекрасна. Но красота её не вязалась с миловидностью, привычной Киду: пухленькое личико, большие жизнерадостные глаза, маленький аккуратный носик и средний рот, с полненькими, на всё готовыми губками; сексуальные, аппетитные формы роскошной фигуры... Нет, ничего подобного. Никакие стандарты и эталоны не годились. Красота этой женщины была парадоксальна по своей природе. В ней не прослеживалось симпатии, привлекательности. Ни малейшего намёка на что-либо подобное. Она восхищала собой, как может восхищать безупречный образ высеченного из мрамора жуткого, отвратительного монстра. От неё веяло инородным холодом. Не физическим, разумеется, а эмоциональным – леденящим душу и мозг враждебным, безжалостным пренебрежением. В человеческом облике женщины не было ничего человеческого.
Брови Кида медленно поползли вверх, глаза округлились. Он таращился на портрет, не в силах отвести от него взгляд, или хотя бы просто моргнуть. Господи, неужели это... Да. Да, черт возьми, это ОНА!!! ОНА – та тварь, в которую он стрелял там, в тоннеле!!! В которую выпустил весь боекомплект и которая, вместо того, чтобы умереть, насмехалась над ним и рассыпалась в бредовых угрозах!!! Мистика, безумие, несуразица, но это, в самом деле, ОНА!.. Правда, здесь «тварь-женщина» выглядела несколько иначе, явно не хватало привычных рваных ран на лице, изодранной, неряшливой одежонки и нелепой стрижки. Тем не менее, никаких сомнений быть не могло. Великолепие её стройного, но неимоверно, на грани откровенного уродства, жилистого тела, а в особенности, давящий взгляд огромных, чудовищно прекрасных глаз, настолько глубоко врезались ему в память, что теперь их образы-призраки оттуда не смог бы выбить даже самый выдающийся на Земле психиатр.