Вера Степанна. Оль, может, у него голова повредилась…Ты б его отвела к этому… по голове который врач… который еще парней в армию проверяет.
Оля (замерла, строго). Я, Вера Степанна, узнавала уже. Тот врач уехал в центр. Другого нет. Да и Мишу не заставить куда-то идти. Я, знаешь, че подумала? У него пройдет. Тут не о чем говорить.
Вера Степанна. Ну, смотри сама… Дело это уж твое… А где он? Твой-то? Ведь месяц не выходил, а тут нет.
Оля (довольно). Стричься пошел. Пусть. Хоть воздухом подышит.
Вера Степанна. Батюшки… Хорошее дело, хорошее… Пусть. И я пойду. Сериал у меня. Пока. (Уходит.)
Оля достает курицу. Входит Михаил.
Михаил. Ну? Как? (Показывает прическу.)
Оля. Хорошо. Не жарко будет. Молодец.
Михаил (неожиданно целует Олю, она смеется). Курица?
Оля. Да, Миш. С картошкой пожарю.
Михаил. А че это за роскошь такая? Ты где деньги взяла?
Оля. Как где? Из кошелька. Вопросы какие-то странные у тебя… (Смотрит на него, улыбается.)
Михаил (молчит, потом резко). Странные?? Тварь! От своего, да? Деньги у него брать стала уже? Моих тебе мало??
Оля. От кого от своего? Достал уже…
Михаил. Думаешь, я не вижу, когда по улице иду, как на меня все зыркают и ржут?! Да лучше б я в «тюльпане» вернулся…
Оля (зло и тихо). Может, и лучше.
Михаил. Тварь! (Швыряет со стола чашки об пол.)
Оля. Ах ты!.. Да я не могу уже! Сколько можно с этой войной! Я не на войне! Я не хочу на войну!!
Михаил (хватает ее за волосы). Да что ты знаешь про войну?? Немараного себе нашла??
Оля. Да отпусти ты! Больно! (Хватает со стола курицу и бросает ему в лицо.)
Михаил вырывает нож из ее руки. Оля падает замертво.
Михаил. Я ударил ножом ей в грудь. Когда мы отрабатывали приемы, нам сказали: надо чтобы защитный прием был рефлексом. Чтобы на удар вы рефлекторно отвечали ударом. Я ничего не подумал. Я ударил тринадцать раз. До полного поражения.
Входит Саша. В ужасе смотрит на труп. Молча пятится.
Михаил. Саня! Саня! (Бросает нож, хватает Сашу за руку.)
Саша мотает головой, слабо пытается вырваться.
Михаил (ласково). Нагулялся уже? Ну, все. Все. Ты сытый? Ну и хорошо. Пошли спать. (Тащит его в постель, ложится рядом, укрывает обоих одним одеялом, Саша не шевелится.) Ты, сын, давай спи. Тихо-тихо. Спи давай… Сегодня воскресенье. Завтра рано вставать.
Эпизод шестой
Вера Степанна. Я утром пришла. Мне Оля обещала показания счетчика списать, я сама-то не вижу уже ничего. Она лежала на кухне, и было столько крови… Я даже не думала, что в человеке столько бывает. Вызвала милицию. У нас быстро приезжают. Все ж близко. Они на кухне посмотрели и в комнату прошли. А в комнате-то Сашенька с этим убийцей рядом лежит… Десять часов ребенок промаялся… Ужас какой! Я ж говорила. Нельзя молодому мужику без дела сидеть. Вот и свихнулся. Чего их после войны-то молодых на пенсию сажают?.. У нас в Новоиветске всего афганцев было двенадцать человек. Так двоих жены убили, со страху видимо… А семеро, наоборот, жен своих порешили. И Мишка еще. Восьмой получается. Допелся… Все пел и пел…
Подъезд
На подоконнике в подъезде сидит мальчик. Ему пятнадцать лет, фамилия его Сивчик. Сифа. На почтовых ящиках, которыми сроду никто не пользовался, ведь всю почту последние сто лет по квартирам разносит лично Сифина бабушка, жжеными спичками написаны номера квартир. Просто так, для порядка. Двух ящиков не хватает, и в том месте, где они висели когда-то, цифры вычерчены прямо на стене. Сифа смотрит на эти проплешины и курит, пепел стряхивает в стеклянную баночку. Потому что это его подъезд, в соседнем он бы уже не стал заниматься такими глупостями.
Сифа. Я ночью возвращаюсь поздно. Ну, иду по подъезду, темно. И тут вижу – со стен свисают венки. Я думаю – все… Галюны начались… Я быстрей-быстрей до квартиры. Дверь закрыл и скорей спать бухнулся. А утром просыпаюсь, бабка моя вся разохалась. Я спрашиваю: «че с тобой?» Она, говорит, вышла, венки увидала, с сердцем плохо стало. Испугалась. Вот капли отсчитывает… Двадцать, тридцать… Выходит, не галюны. Я выскочил и вижу при дневном свете: это не венки, а цветы искусственные… Знаешь, такие гроздьями, как в больницах, в процедурных кабинетах… По всем пяти этажам. И еще из журналов вырезки приклеены картин всяких… и мишки в лесу, и княжна Тараканова, как в учебнике по литре… А между первым и вторым этажом на окне стоит в рамке портрет Штирлица… Не… Ну, понятно, не самого. А того мужика, который его играл. И записка лежит: «Дорогие жильцы третьего подъезда и их гости! Не срывайте эту красоту. Это Галины Михайловны с третьего этажа вещи. Она когда умерла, сын хотел все выбросить. А я прибрала и повесила для культуры нашего подъезда. Если сорвете и опять все испоганите, у вас отсохнут руки. С уважением, ваша Нелли Иванна из 23 кв.». И знаешь, че? Никто не сорвал. Так и висит. И в других подъездах украшать стали. И к Нелли Иванне, бабка говорила, еще советоваться ходят, как лучше.