Проклятье!
В ее присутствии он просто не в состоянии был думать о чем–то другом.
Эвелин всегда любила честную игру, отчего пальчики, касаясь ее губ, слегка дрогнули. Взгляд Каллена с удивлением опустился вниз: тесьма на штанах, переплетенные концы которой висели ниже бедер, поддавшись колдовству, распустились. Хватка их ослабела, и штаны скатились с его ног, выпустив наружу поднявшийся, почти затвердевший лакомый кусок плоти. В глазах Эвелин плясали демоны, дрожа от новой волны возбуждения, она наблюдала, как член наклонялся вниз с каждым шагом. Смущенный наглостью Тревельян, Каллен ускорил темп и через мгновение сжал ее талию, притянув к себе, чтобы она перестала смотреть на часть его тела, как на очень редкую реликвию, как на золото в алхимии.
– Ах ты, мой лукавый демон Желания.
Его горячее дыхание опалило мочку уха, и Эвелин, блаженно закатив глаза, обхватила Каллена за шею. Он без лишних прелюдий подхватил ее, оторвав от пола и позволив обнять себя ногами за бедра и, придерживая за ягодицы и спину, впился в губы долгим, жарким поцелуем. Каллен никогда ни единым словом не обмолвился об ее наружности. Охваченный своей страстью, быть может, он считал ее даже красивее, чем она есть на самом деле. Для него она была всегда окутана облаком, которое его воображение окружало ослепительным ореолом. На внешние перемены, будь то ссадины или шрамы после боев, он не обращал внимания: для него она была всегда одинаково любимой.
___________________________
Холодное сияние луны подсвечивало прохудившиеся крыши хижин. С неба опустилось покрывало тишины, накрыв маленькую деревеньку и погрузив каждого в тягучий мир грез. Только Сурану оно обошло стороной.
В руке у Нерии колыхалась свеча, и среди ночи она казалась ей яркой, как солнце. Свет от огонька падал на кусок карты, что пылилась на столе посреди комнаты уже вторые сутки, и на иголки, воткнутые в ее полотно, в те места, в которых Сурана успела побывать. Она не могла заснуть: мысли тлели от певучего шепота в голове. Он пожирал ее и тянул куда-то вниз, глубоко под землю, куда никогда не пробивались яркие лучи солнца и отовсюду разило безысходностью. Сутулясь, Сурана склонилась над картой, впившись ладонями в края стола, и обвела изучающим взглядом местность поблизости. Она что–то упустила – ей так казалось – важную мелочь, которая могла повлиять на исход ее поисков. Но какую?
Неожиданно постучали в окно. Быстро и тихо, будто бы боялись привлечь чужое внимание. Сурана резко подняла взгляд от карты и столкнулась с встревоженным лицом, до которого едва дотягивался свет от пламени свечи. За окном стоял Кидско, мальчик лет двенадцати, и указывал пальцем в сторону. Он пытался шевелить губами, но с врожденным проклятием, именуемым немотой, выходило это скверно. Пребывая в деревне только первый день, Сурана встретила его на улице, светившегося от счастья, ибо Стражи для него являлись всего лишь красивой легендой, отголоском прошлого. И сейчас, часто моргая и уже лихорадочно махая рукой в ту же сторону, Кидско, кажется, хотел о чем-то предупредить своего героя.
Тук-тук-тук. Кто-то ровно три раза стукнул по входной двери тяжелой рукой. Сурана отпрянула от стола, наблюдая, как задрожало маленькое, неяркое, но острое, как кривой меч, пламя свечи. «Кто?» – короткий вопрос в голове подгонял получить на него ответ, отчего ведьма направилась к порогу, зыркнув на посох, что покоился в углу возле двери. Одной рукой она коснулась его древка, другой – отворила щеколду.
Недалеко от порога неуверенно мялся гонец.
Ее вновь разыскала Инквизиция. Интересно, что на этот раз?
___________________________
Они не спешили. Первобытные инстинкты были удовлетворены, и сейчас их тела знакомились друг с другом заново. Сильные руки, придерживая за ягодицы, теснили Эвелин к колонне на балконе, губы Каллена опустились на ее рот, и они поздоровались нежным поцелуем. Ее пальчики ласково перебирали его волнистые локоны, закапывались в них и сильнее прижимали его лицо к ее. Каллен, молча пропуская через себя токи, ясно чувствовал простую красоту женского тела, его теплоту и страсть. Они хотели любить друг друга иначе: с трепетом, с хриплым томлением в груди, запомнив каждое мгновение, словно это было в последний раз.
Для них цвел рай, увлекая друг друга, поглощенные друг другом, они забылись в своем благоуханном дне. Пусть придворные и священнослужительницы совещаются, пусть снуют орлесианцы, и круглое солнце полностью уйдет за горизонт, ни Каллен, ни Эвелин ничего не хотели знать об этом. Они ласкали друг друга на балконе, упиваясь жарким поцелуем, и никто из них не чувствовал разгневанных порывов ветра на обнаженном теле.
Немного погодя, насытившись ее влажным ртом, Каллен отступил от каменной колонны с Эвелин на руках и неторопливо направился в комнату.
– Я читал молитвы – Они не слышали. Я каялся, взывал к милосердию на коленях – Они не видели. Создатель и Андрасте отказали мне, видя, насколько я слаб и плотью и духом рядом с твоим податливым телом. Вся ты… – оробелым голосом говорил он, после каждого слова целуя разгоряченную напряженную шею Эвелин, пока она сама, поддавшись вперед, тихо хихикала над ухом, зарываясь носом в его мягкие, пахнувшие банным мылом волосы.
– Те, кто оберегают нас, деспотичны по своему нраву, Они способны отказывать в простейшей справедливости, слишком настойчиво требуемой по праву, но почти так же часто Они награждают щедрее, чем следует, подобно деспоту, который любит, когда взывают к его великодушию.
Каллен обхватил упругие ягодицы крепче, внимательно вслушиваясь в ее текучий голос, и не мог понять, что же Создатель ниспослал ему:
– Так ты моя награда за самобичевание или пытка за настойчивость? – хрипло шепча, путаясь в собственных мыслях, Каллен прикрыл глаза. – Ты заставила понять, как много лет я врал себе. Мое раскаяние не настоящее. Оно холодно и мертво и ничем не может помочь мне. Покаяния у меня было довольно, но раскаяния не было. Ты настойчиво меняешь мою жизнь, ты деспот, ты…
– Виновна, – она вынесла приговор себе сама, и ее шепот утонул в его волосах.– Я виновна, что возжелала тебя с первой встречи, виновна, что в унизительной слабости ублажала себя, представляя, как ты овладеваешь мной и целуешь мой рот. И я виновна, что не способна бороться с собой, своими желаниями и чувствами, когда слышу твой голос.
И они рухнули. Каллен зацепился ногой за меховую накидку, что зловеще поджидала их на балконном пороге, и не удержал равновесия. На холодном каменном полу, придавив своим тяжелым телом Эвелин, он смотрел на нее и дивился. Она, казалось, совсем не испытывала неприятных ощущений от падения или неудобств, продолжая крепко обнимать ногами его бедра. В глубоких глазах отражалась радость, будто Эвелин давно хотела это сказать, но никак не решалась. То ли стыдилась собственных слов, то ли боялась, что после них Каллен будет стыдиться ее сам. Но ее сердце, скрывающее постыдные тайны, открыло их в этот день не с отвращением, а с несказанным ликованием.
___________________________
«…
Мои соболезнования».
С уважением, Леди Тревельян.
Ее веки сомкнулись, как стальные двери. Руки сильнее сжали края письма. Сурана не могла в это поверить, она не хотела в это верить. «Проснись, проснись, проснись», – твердил голос в сознании, словно это очередное видение, дурной сон, от которого бросало в жар и мутнело в глазах.
«Храбрый Страж Алистер достойно ушел из жизни, сражаясь за…»
Сурана вдруг поняла, что это значит, – она это поняла и услышала.
– Он умер, – повторял чей-то голос. – Он умер.