Я не желала сейчас ничего более, чем покоя. Простого покоя, когда на сердце легко, когда не нужно думать о том, что тяготит сознание. Не нужно переживать из-за каждой мелочи, а потом считать волос, который не переживает стресса. Не нужно беспокоиться, что в учебе что-то будет не так. Не нужно переживать о семейных делах, о том, что горе снова собьет с ног. А что там было. Там было много боли. Сначала мама сделала выбор между любимым делом и семьей не в нашу сторону, потом Вероника, которая погибла в автокатастрофе при загадочно испортившихся тормозах. Отец, который держался только среди людей, а по вечерам закрывался в их с мамой бывшей спальне и глушил боль подарочным коньяком. Потом я. Я, которая обещала папе, что ни за что не оставлю его, что мы пройдем это все вместе. Шли годы, а у нас не получалось справиться с горем. Утешали нас Костя, Виктор - муж сестры. У Кости была Нина, и он не мог быть сутки напролет с нами. Поэтому плакались мы в жилетку Виктора. А Виктор в нашу.
Сколько воспоминаний сейчас пронеслось через мою воспаленную голову, я даже не могла сосчитать.
Боже, хватит...
Лимит боли превышен! Прошу, хватит!
Тело сотрясалось от рыданий, которые даже рыданием нельзя было назвать. Слез не было, зато был вой раненого зверя. Громкий и отчаянный. Я могла так долго, боли саднящего горла я все равно не чувствовала.
Но все закончилось. И началось сначала.
Я снова в кабинете математики.
Глава 7.
Он был пустым и темным. Жалюзи закрыты, как и дверь в кабинет. Я не знала и даже не подозревала, сколько прошло времени с моей истерики в Странном мире. Единственное, я могла посмотреть на часы, которые здесь висели и понадеяться, что смогу разобрать стрелки, ведь в глазах всё снова двоилось.
Возвращаться к Волкову в квартиру мне не хотелось. А еще присутствовало желание понять, почему каждый раз я оказываюсь в школе. Это явно не то место, где мне хотелось бы быть. Не при жизни, не при... Сейчас.
Школа для меня была именно той вещью, к которой возвращаться я бы не согласилось даже при жестоких пытках. Учиться я любила и не гналась за оценками, возможно это была та причина, по которой я так и не стала круглой отличницей. С классом я не сдружилась, но это мелочи. Основной принцип был таков, я не трогала их, они не трогали меня. Здесь мы с Волковым были похожи, за один исключением. Друзья у меня все же были, а вот он заявлял себя стопроцентным одиночкой.
Школа доставляла мне немало стресса. Впрочем как и всем, но кто-то старался относиться к этому проще, у меня складывалось ощущение, что я намного чувствительнее, чем должна быть. А в одиннадцатом классе это усилилось.
Должна признать, что единственным предметом, на котором я действительно могла отдохнуть и размять мозги, - это математика. Я безумно любила нашу учительницу, которая относилась к этому намного проще, хотя строгости у нее было не меньше, чем у любого другого предметника. На ее уроках выход к доске не был похож на поход к эшафоту, скорее каждый ждал своей очереди и выходил, чтобы понять. Именно понять.
И когда класс очень сильно косячил, единственное за что нам было правда стыдно, так это за то, что прилетало именно ей, как нашему классному руководителю.
Я устало прикрыла глаза, не рискуя садиться на стул.
Так время пролетело быстро. Оно вообще перестало иметь для меня значение, разве что довольно часто я замечала заднюю мысль, которая голосом Волкова говорила мне, что времени осталось и так немного.
Зато сейчас я могла обдумать все. И наконец, понять, что же за дело мне суждено закончить, раз великое мироздание не отпускает меня. Я вспомнила недавнюю вспышку, а еще боль, которая пришла ко мне с осознанием, насколько же плачевны дела моей семьи. Точнее того, что от нее осталось.
Волков говорил, что в автокатастрофе жертва была одна, и это я. Другой сильно пострадал, могла предположить, что это Костя. Папа остался без поддержки. Мама давно закрыла все чувства на замок и теперь семью, то есть бывшую семью воспринимала, как отголосок прошлого и совсем ненужного. Она-то точно скучать не будет. А оказывать папе моральную поддержку и подавно.
Попрощаться с папой мне определенно было важно. Но станет ли Волков после последнего нашего разговора помогать, я не знала. Казалось, что само слово «помощь» вызывает у него непредельное раздражение, а употребление его имени с этим словом в одном предложении, так вообще злость.
Волков. Одна его фамилия уже говорит о многом, и хотя с детства каждого учили не судить книгу по обложке, Волкова только так судить и получается. За несколько дней наблюдений и редкого общения я сделала небольшие выводы для себя. Для начала разочаровалась в людях. Волков, конечно, не отражение всего человечества, но если посудить, то вряд ли кто-то другой на его месте оказался бы лучше. Потом поняла, что слухи, ходившие по школе, оказались частичной правдой.