Тяжелый кулак с силой опустился на крышку стола. Если бы кто-то рассказал подобную историю, как бы отреагировал сам Лекс? Очень просто. О чем ты говоришь? Что имеешь в виду, утверждая, что до сих пор любишь девушку, которую встретил и на которой женился тридцать четыре года назад? Вернись в реальный мир, старина! Такое случается только в кино, где через полтора часа влюбленные падают в объятия друг друга. Разве нет? Да, именно так бы он и сказал. Вот почему ему никогда не хотелось рассказывать о своем прошлом, не хотелось видеть в глазах людей жалость и непонимание. Лучше держать все в душе.
Лекс оглядел уютную комнату, построенную собственными руками. Тяжелые дубовые полки уставлены тысячами книг, которые он все прочел. Мебель темно-красного, мужского цвета отличалась особым удобством. Часто получалось так, что не было сил подняться на второй этаж, и Лекс оставался ночевать на диване. Он сам выбирал плотный материал для штор, прекрасно гармонировавших с ковром пшеничного цвета, миссис Эстрада пошила их и повесила на окна. Письменный стол Сандерс тоже изготовил сам: еще с детства у него проявился талант к ручной работе. Лампы из потемневшей бронзы с темно-красными абажурами освещали комнату теплым, мягким светом. Домоправительница Тики внесла свой вклад и уставила дом цветами, которые регулярно поливала. Но жизнь комнате придавали акварели, написанные детьми работников. Вот изображение коровы в изысканной позолоченной раме. О том, что это корова, можно догадаться по надписи, которую пятилетний художник нацарапал в углу: «Карова». Корова перепрыгивает через золотистую луну с заостренным верхом, совсем как в детском стишке. В небе сверкают звезды, под ними плывут пушистые зеленые облака, а синяя лужайка покрыта красными маргаритками. Но больше всего Лек-су нравился поезд, нарисованный на большом листе оберточной бумаги. В этой комнате он проводил большую часть свободного времени. Это была его комната, собственными руками сделанная для себя самого. Не хватало только музыкального автомата «Вурлитцер», автомата с кокой и машины для жвачки.
В течение многих лет Лекс пытался раздобыть оригиналы, но никто не хотел расставаться с такими сокровищами. Они были частью его юности, юности, которой, по сути, у него не было. Лекс рассылал заказы, писал письма, звонил. Совсем недавно один дилер из Лас-Вегаса сообщил, что нашел все три раритета, но цену охарактеризовал как астрономическую. Лекс решил, что слово «астрономическая» означает для разных людей разные суммы. Когда пытаешься заполнить пробелы своей жизни, деньги занимают второстепенное место.
Его план — если бы, конечно, удалось раздобыть все сокровища — состоял в том, чтобы сидеть в этой комнате и проигрывать старые пластинки времен далекой юности. Он бросал бы в автомат монеты и до одури пил сладкую коку, потом закладывал бы пенни в машину со жвачкой и жевал до боли в челюстях. В подвале хранились четыре ящика с кока-колой, разлитой в бутылки с длинным горлышком, рядом стояли четыре коробки с жевательной резинкой, маленькими шариками всех цветов радуги. Наверху, в шкафу, лежали груды пластинок, скупленных у коллекционеров по всей стране. Интересно, что подумала бы об этом маниакальном увлечении Ариэль Харт, если рассказать ей.
— Ты совсем свихнулся, Лекс Сандерс, — пробормотал он. — Домой нельзя вернуться, как сказал какой-то писатель, и был прав. Воспоминания — всего лишь воспоминания, поэтому так и называются. Однажды что-то случается, а потом жизнь идет дальше. Но я хочу…
Хочу знать, каково прихлебывать коку и слушать музыкальный автомат. Хочу, чтобы в кармане звенела мелочь, и бросать ее в машину. Хочу жевать эти маленькие шарики и выдувать пузыри. Хочу попробовать это хотя бы раз в жизни. Это будет совсем не то, спорил он с собой. Наплевать, хочу попробовать. Мне это просто необходимо. И я попробую, черт подери! И закрою эту главу моей жизни.