Принимая повод, Спитамен невзначай коснулся ее пальцев. Или она это сделала намеренно? Он почувствовал, как из них переливается в него волнующее тепло, заполняет каждую его клетку, и задержал их в ладони. Равшанак подняла на него большие черные глаза и, не отнимая руки, улыбнулась и спросила:
— А ты с Одатидой боролся, Спитамен?
— Да… — еле выговорил он, чувствуя, как горло перехватывают спазмы.
— И она сопротивлялась?
— Еще как…
— Ты, Спитамен, сильный, — проговорила она, отняв руку и окидывая его с ног до головы взглядом. — И она не сомневалась, что ты все равно возьмешь то, что тебе предназначено…
Они медленно направились обратно, ведя коней в поводу. Под ногами шуршала трава, в небе заливался жаворонок, из-за леса доносился глуховатый шум реки. В зарослях запищала какая-то пичуга, застигнутая, видно, кобчиком, и умолкла. В другое время Равшанак бросилась бы птице на помощь, а сейчас шла себе, глядя под ноги, углубившись в свои мысли. А думать ей было о чем. Она победила Ситона. Он теперь не может называть себя ее женихом. Но предстоит серьезный разговор с отцом. И с Хориёном, который всячески способствовал сватовству. Хотя никто и не вправе корить ее — она не нарушила традиций, соблюдены все правила. Ее ли вина, что Ситон побежден, хотя слабаком его не назовешь. Так было угодно Анахит. Родичи Ситона были бы правы, предъявив ее отцу претензии, если бы она отвергла его, отказавшись от борьбы. Она же не лишала Ситона шанса заполучить ее. Но Анахит вняла ее молитвам и помогла ей. Так пусть родичи Ситона адресуют свои упреки Анахит, а не ее отцу. Так она и скажет…
Равшанак искоса посмотрела на Спитамена. Заметив в траве гнездышко с крохотными рябыми яйцами, он ступил пошире, чтобы не наступить. Доброе у него сердце… Много чего она слышала об этом пахлаване[41], да не придавала значения, ибо не во все верила. А сегодня, как только увидела его, так все и вспомнила, а вспомнив, подумала: «Наверное, все, что о нем говорят — истинная правда». Он и самый меткий стрелок, достающий первой же стрелой парящего в небе орла; и укротитель диких коней; и нет ему равных в кураше[42] и в состязаниях с мечом… Кто знает, не появись он сегодня здесь, Равшанак, может, и в голову бы не пришло так отчаянно сопротивляться жениху, позорить неплохого, наверное, парня. После того, как она украдкой любовалась Спитаменом… жених показался ей слишком толстым, непривлекательным. Так блекнет луна, когда из-за горизонта появляется солнце… Пусть ей не быть никогда женой Спитамена, но женою Ситона тоже не бывать.
Спитамен почувствовал на себе ее взгляд, но, прежде чем успел поднять голову, она отвела взор. Противоречивые чувства боролись в нем. Он понимал, что эта красавица не может принадлежать ему, и тем не менее так не хотелось с ней расставаться. Сердце его словно кипело в раскаленном масле.
— Равшанак… — тихо проговорил он и остановился. — А не решишься ли ты, отчаянная девушка, побороться со мной?
Она тоже остановилась, чуть насмешливо улыбнулась, в ее черных глазах мельтешили озорные огоньки.
— Вряд ли еще когда-нибудь Ахура — Мазда сведет нас наедине, — продолжал он сдавленным от волнения голосом.
Равшанак рассмеялась.
— Думаешь, мы сейчас наедине?.. Неужто ты ослеп, Спитамен? Посмотри в заросли, там стоит газель и смотрит на нас. А парящего в небе жаворонка разве не видишь? Он привык, что я кормлю его с ладони, и просит у меня крошек. А Карасач? Разве он не расскажет Одатиде о том, что ее славный муж, знаменитый пахлаван, уложил на лопатки слабую девушку? Ведь не прибавит славы могучему, как скала, Спитамену победа над хрупкой девушкой, скорее наоборот… — сказала Равшанак твердым голосом, примечая, как на лицо Спитамена набегает тень, и думая о том, как всего несколько минут назад от одного его прикосновения почувствовала в ногах слабость и готова была опуститься перед ним на колени.
Они стояли и молча разглядывали друг друга, прощаясь и в то же время подбадривая себя: «Нет, мы непременно еще увидимся. И тот чудесный миг, когда соприкасаются руки, повторится». И она сказала:
— Позволь проститься с тобой, Спитамен, мне пора.
Он хотел было помочь ей сесть в седло, но не успел. Она вставила ногу в стремя и вспорхнула на рыжую лошадь. В ее глазах он прочел насмешку и укор. Вздохнув, она произнесла: «Эх ты, герой!..» — и огрела лошадь плеткой.
Спитамен глядел вслед ей, стремительно уносящейся от него; вот она промелькнула на горбе холма и исчезла. И ему подумалось: какой бедной и серой была бы жизнь, если бы не было на свете Равшанак. И словно ветер прошелестел, касаясь его губ: «О Нахид, благодарение тебе! Ведь можно всю жизнь прожить, не испытав этого чувства, от которого все еще кипит, не успокаиваясь, кровь моя и трепещет сердце!..» И вздрогнул от неожиданно донесшегося, будто с неба, голоса: