Тру левое запястье, где сохранились чернильные следы от лап дрозда, – есть на чем сосредоточиться, пока «колбасный бог» громогласно вещает о новых достижениях его «Донских историй». Мама, не замечая того, делает так же – касается тату, а я ловлю ее взгляд и, кажется, первый раз за вечер искренне улыбаюсь: мы сделали парные татуировки в честь ее выздоровления – она сама набросала эскиз на салфетке. Как только ей дали вольную, мы напились шампанского, прошлись по всем караоке города и вышли под утро из тату-салона уже довольные.
Иногда я скучаю по той версии мамы, которая жила на полную катушку, а не билась за никому не нужную идеальную и пропитанную фальшью картинку нашего прелестного семейства. Тогда, не пытаясь эгоистично подогнать свою жизнь под общественные стандарты, она была гораздо свободнее.
Про себя, одними губами, проговариваю текст «Blackbird»[3] битлов – ее любимой песни, которую она потрясающе поет. Жаль, редко. Петь она любит больше, чем рисовать, хотя, казалось бы, окончила архитектурный. Но, насколько знаю, будущую профессию за нее выбрал дед. Он, пока здоровье позволяло, всеми командовал, сейчас только бабушку и кота своего изводит. А мама замечает мой взгляд и улыбается в ответ уголком губ – на щеке появляется ямочка. Лизка в это время, пока думает, что никто не видит, скармливает Фифе еду из своей тарелки, а потом будет доказывать мне, что не на диете. Снова.
– Кстати, Сереж, – начинает мама издалека приторно милым тоном, – ты же знаешь, я сейчас совмещаю должности декана и проректора по внеучебной работе. Я на испытательном сроке, на мне столько всего и…
– Ближе к делу, – грубо перебивает ее отец.
Лишь о колбасе в нашей семье можно говорить часами.
– Ты бы мог стать спонсором нашего ежегодного конкурса талантов?
Теперь понятно, для чего мы все сегодня собрались, – исполнить роль декораций для осуществления маминого плана.
– Я достаточно сделал для твоей конторы, – откровенно грубит он.
– Нет, ты послушай… – Ненавижу, когда мама начинает говорить с отцом умоляющим тоном, хотя знаю, что она играет. – Мне нужно провести это мероприятие на должном уровне, а финансирование слабое. И ты даже не представляешь, сколько бриллиантов учится в нашем университете! Они все такие талантливые! У них должна быть возможность, мы должны им помочь…
– Не должны.
– Ты забыла, мам? Он же никому ничего не должен, – перевожу с ублюдского на человеческий.
Отец пронзает мне висок острым, как кинжал, взглядом, но я смотрю на маму, которая упорно продолжает гнуть свою линию.
– Если ты все еще хочешь в городской совет, тебе тоже полезно будет: журналисты, пресса, местное телевидение. – Говорит, а кажется, словно она пытается голыми руками пробить кирпичную стену. – Это может быть прекрасным поводом продемонстрировать щедрость «Донских историй». Твои пиарщики выставят все в выгодном для тебя свете и…
– Я подумаю, – не ведется отец, всем видом показывая, что затея выеденного яйца не стоит.
Таков он. Всегда принижает важность чужих заслуг. Всегда винит других в своих провалах. Как мама терпит его уже двадцать с лишним лет? И ведь думала развестись с ним, когда болела, но… как только получила свою ремиссию, вспомнила о рабочем и семейном имидже.
– Сереж…
– Я передам информацию в пиар-отдел, посмотрим, что они сумеют предложить, – настаивает он.
На отцовском языке это значит: ни хрена он не сделает, потому что никто в колбасной компании не шелохнется без его отмашки.
– К тому же там участвует твой сын.
Мама, которая, уверен, знала, что так будет, выбрасывает крапленый туз из рукава. Теперь понятно, для чего нужен был я. Не успеваю вставить и слова, когда отца распирает смех. Мерзкий, почти дьявольский, от которого выгибаются барабанные перепонки. Ненавижу. Он так же высмеял меня, узнав, что я послал заявку на обучение в Канаде.