— Недавно.
— И, вероятно, скоро опять исчезнешь.
— Вероятно.
— Не надоели скитания?
— Устал малость, — признаюсь я. — Только есть ли что-нибудь на свете, от чего бы человек не уставал?
— И то правда, — соглашается Маргарита. — К тому же скитания стали твоей второй природой. Ты, верно, так и умрешь в дороге...
— Наверняка. Только я пока что не собираюсь умирать.
— Нравится тебе жизнь, Эмиль?
Она смотрит на меня каким-то до странности оживленным взглядом, и в голосе ее слышится какой-то едва сдерживаемый порыв.
— А кому она не нравится? — уклончиво отвечаю.
— Я имею в виду жить по-настоящему — так жить, чтобы, если потом сгоришь...
— Какой смысл жить, если живешь не по-настоящему? — философски замечаю я.
Очевидно, смирившись с тем, что я ее не пойму, она не отвечает. Кельнер приносит водку и красную икру, молча ставит на стол и снова уходит. Все остальные столики на террасе заняты греческими туристами, и это, вероятно, усложняет работу кельнера, но мне приятно, потому что в случае, если сюда заявятся Рангел с Бориславом, им придется уйти несолоно хлебавши.
— Как твое чадо? — спрашиваю, отпив глоток водки.
— Чада! — вносит поправку Маргарита. — Их у меня теперь двое. — И небрежно добавляет, намазывая поджаренный ломтик хлеба тонким слоем масла: — Растут. Тетка ими занимается. Взяла ее к себе, она мне и помогает.
Наличие кетовой икры вызывает некоторую паузу в разговоре, заполняемую бряканьем приборов да греческой речью где-то поблизости. Не очень продолжительную паузу, потому что минуты через две Маргарита подмечает:
— Про детей спрашиваешь, а про меня нет?
— Что тут спрашивать, когда ты — вот она, цветешь. Вид у тебя отменный.
— Это еще ничего не значит.
— Закончила свой филологический?
— Закончила. Работаю переводчицей в одной солидной фирме, занята половину рабочего дня. Прибавка к пенсии. Материально я обеспечена... Если именно это тебя интересует.
— К чему эти подковырки?
— Это не подковырки. Но ты вечно говоришь со мной только о будничных вещах: дети, университет...
— Спрашивать про твою любовь как-то неудобно. А может, и ни к чему. После того как я увидел, какие молодые поклонники увиваются вокруг тебя...
— Не говори глупостей. Это...
Маргарита замолкает, потому что снова появился официант, доставивший в этот раз ужин на огромном подносе.
Потом она вроде бы забывает, что хотела сказать, и мы говорим о всяких пустяках. Поймав настойчивый взгляд грека, сидящего за соседним столиком, обращенный к моей даме, я счел возможным припомнить Маргарите, как меня бесило когда-то подобное проявление интереса к ней.
— А бывает, мужчинам приятно появляться на людях с соблазнительной женщиной, — усмехается Маргарита.
— Верно. Только я не люблю, когда посторонние на меня глазеют. На меня и на тех, кто со мной.
— Это связано с твоей профессией. — Моя собеседница пожимает плечами. — А может, ревность?
— Где любовь, там и ревность, — изрекаю я банальную истину.
— Любовь? Тебе все еще кажется, что ты меня любил?
— А ты как считаешь?
— Я считаю, ты меня жалел, и я тебе благодарна за это, потому что ты меня поддержал в трудный момент. Ты, конечно, испытывал влечение, но любовь?..
Она ненадолго смолкает. Затем, наклонившись над столом, тихо, но настойчиво произносит:
— А вот я тебя любила, я! Дико любила, с ума сходила по тебе!.. Что со мной творилось — страшно вспомнить! А может, еще и сейчас люблю...
Снова пауза, после которой Маргарита, выпрямившись, говорит уже бесцветным, как бы усталым голосом:
— Только все это оказалось ни к чему. И любовь эта оказалась ни к чему. Я имею в виду свою любовь.
— Как то есть ни к чему? Мы были счастливы.
— Да. Были, но что толку.
Желая как-то оживить беседу, я наливаю в бокалы вина и уже собираюсь чокнуться со своей дамой, но вдруг замечаю Борислава с Рангелом, едва переступивших порог террасы. Они делают два шага к освободившемуся столику, но, увидев меня, Борислав еле заметно кивает мне, берет Рангела под руку и уводит внутрь ресторана. Вполне уместная тактичность, хотя нет гарантии, что, придя завтра на работу, я не услышу реплику: «Что может быть дороже первой любви, верно, Эмиль?»
Какие все это пустяки. Однако я не в состоянии подавить в себе чувство досады, почти стыда, при мысли, что я снова вернулся к тому, с чем навсегда порвал, что я опять сижу за столом с женщиной, с которой давно, очень давно распрощался. Совсем как Борислав, который вечно бросает курить.