— Согласен. Остается только выяснить, как именно.
— Ты прекрасно знаешь, как.
— Ты переоцениваешь мои возможности. С каких пор ломаю голову над этим — и ни к чему не прихожу.
— Так это же проще простого! — восклицает Борислав. — Сходи к нему, отзови его в сторонку и вправь ему мозги.
— Не валяй дурака, все это не так просто. Ты отлично понимаешь, что так в подобных случаях не поступают.
— Велика важность! Нет правил без исключения. Ради сына Любо Ангелова можно и отступиться от правил.
— Ты меня удивляешь...
Отпив кофе и вдохнув две порции дыма, я продолжаю:
— Что бы мы ни доказывали, генерал не даст согласия.
— Зависит от того, как представить дело.
— Как ни представляй, он на это не пойдет. И ты это знаешь не хуже меня. Мы у самых истоков операции, которой, возможно, будет нанесен серьезный удар противнику. А ты хочешь заранее положить крест на этой операции, для тебя важнее всего отправиться к возможному предателю и предупредить его: дескать, таким славным ребятам, как ты, негоже становиться на путь предательства.
— Но ведь это же сын Любо!
— Строго говоря, это всего лишь потенциальный предатель. Пешка в руках противника, и только. И наша задача состоит в том, чтобы дождаться, когда противник начнет переставлять фигуры, и посмотреть, как он намерен распорядиться этой пешкой.
— Будет тебе! Не лучше ли использовать парня? Поставить перед ним задачу...
— Во всяком случае — не сейчас. И не обязательно. Подобного рода задачи возлагаются, как тебе известно, исключительно на людей, пользующихся -безграничным доверием. А к этому нашему молодцу я в данный момент не испытываю никакого доверия. Он обещал порвать с этой шайкой — и обманул меня. Обещал покончить с морфием — и снова обманул. Вчера участвовал в ограблении аптеки, а завтра собирается...
— А вот будь здесь Любо, тоже так рассуждал бы?
— Кто? Я или Любо?
— Любо. Тебя я уже слышал.
— Сказать, как бы он стал рассуждать? В свое время через границу забросили к нам тройку диверсантов. Мы их пропустили, поскольку, согласно директиве, требовалось узнать, с кем они намерены связаться и что намерены делать. Диверсанты укрылись на краю села, в доме бедного крестьянина бай Георгия, который приходился родственником одному из них. Мы приняли необходимые меры предосторожности и стали выжидать. Помню, на другой день сидим с Любо перед корчмой, а бай Георгий ковыляет мимо в бакалейную лавку. «Почему бы тебе не позвать его, говорю, да не поспрашивать о том, о сем? Пропадет человек за милую душу». «А потому, браток, — говорит Любо, — что сейчас его ход, а не мой. Не станет же учитель отменять экзамен из-за того, что ты можешь провалиться». — «Намекни как-нибудь старику, дай знак», — настаиваю я. «Нет, браток, — отвечает Любо. — В жизни бывают моменты, когда подсказки не должны иметь места, и никто тебе не помощник, если ты сам себе не поможешь, никто не примет решение вместо тебя, ты один его примешь, и тебе одному отвечать за это решение». И когда бай Георгий через непродолжительное время снова проходил мимо нас, Любо даже краешком глаза не взглянул в его сторону, а ведь что ему стоило бросить старику многозначительно что-нибудь вроде: «Ох и накупил же ты сигарет, бай Георгий...» — чтоб надоумить человека.
Борислав не спрашивает, что случилось потом с бай Георгием и чем кончилась эта история, потому что сейчас его голова занята другим. Но то, о чем он думает, я давным-давно обдумал и отлично понимаю, что тут возможен единственный выход, если вообще это выход.
— «С профессиональной точки зрения»... Именно так начал бы Любо, — тихо резюмирую я. — У него был такой подход решительно ко всему, пусть даже это касалось его лично.
— Нельзя же судить о человеке лишь с профессиональных позиций, — возражает Борислав и от раздражения закуривает еще раз.
— Можно... И должно... Особенно если он попал в поле зрения разведки. А с Бояном именно это и случилось. До сих пор они его изучали. Изучали пристально, со всех сторон, чтобы зря не рисковать. Теперь перешли непосредственно к вербовке. Начались испытания. И теперь зависит только от Бояна, выдержит он экзамен или провалится.
Мы возвращаемся в гостиную, но и там разговор продолжается в том же духе, потому что мой друг, человек удивительно спокойный, если уж что-то задумает, то, хоть ты тресни, будет спокойно и твердо стоять на своем. Поначалу я сокрушаю один за другим его аргументы, потом из участника беседы постепенно превращаюсь в слушателя, а в дальнейшем, вероятно, и слушателем перестал быть, потому что вдруг устанавливаю, что лежу на кушетке, укрытый одеялом, и сквозь тюлевую занавеску мне видно, как ранним утром светлеет небо.