Все эти мысли привели меня к сознанию, что Необходимо создать демократическую партию, это обязательно (украинец в душе демократ), но совсем не социалистическую. Затем, эта же партия должна была исповедовать украинство, но не крайне шовинистическое, а определенно стоя на задаче развития украинской культуры, не затрагивая и не воспитывая ненависть ко всему русскому. Я полагал, что такая партия объединит всех собственников без различия оттенков в борьбе против разрушительных социалистических лозунгов, которые, к сожалению, у нас, раз исповедывается социализация, одни имеют успех. Этого иностранцы у нас не понимают; они думают, что мы можем держаться на Ступени разумного социализма, как это бывает в западных странах. Я глубоко убежден, что у нас это немыслимо. Если правительство станет на путь наших социалистических партий, оно докатится через короткий срок до явного свирепого большевизма. Для меня это аксиома. Мы сначала должны демократизировать страну, воспитать людей, развить в них сознание долга, привить им честность, расширить их культурный горизонт, и тогда только лишь можно разговаривать о дальнейшем этапе социальной эволюции.
Еще в 1905 году, как-то у начальника Заамурской железной дороги, генерала Хорвата, в Харбине, мне пришлось слышать, как Михаил Стахович говорил, что нашему крестьянину нужен или царь, или анархия. Я думал, что он не прав, теперь я полагаю, что ему, во всяком случае, понятнее царь или большевизм [ближе], чем программа социал-революционеров ней подобные. Мне много приходилось говорить с народом, те откровенные мнения, проникнутые сознанием их непреложности, которые мне приходилось слышать, только подтверждают мое мнение. И это совершенно не относится к самому низшему слою народа, нет, наша полуинтеллигенция мыслит в том же духе. Скажу более, наша интеллигенция, в другой лишь области, в. особенности помещичий класс, тоже исповедует те же принципы. Несмотря на все то, что помещики пережили, они стоят на точке зрения, что все должно вернуться к старому, никаких уступок. Большинство же наших неимущих интеллигентов или проповедуют какую-то маниловщину, проникнутую глупейшим сентиментализмом, или же просто в скрытой форме большевизм. Эти большевистские теории они проводят в жизнь не потому, что верят в коммунизм, а просто потому, что их раздражает недосягаемое для них имущество; им неприятна зажиточность, но как только они этой зажиточности достигают, они перекочевывают в большевиков справа.
Я думал, что партия, которую я намеревался создать, должна была как раз вести к известным компромиссам, как справа, так и слева, в социальном отношении и в великорусском и в украинском вопросах в смысле националистическом. Первоначально я составил программу с Л.[61], но прежде нежели я остановился на окончательной редакции, она подверглась большой переработке.
В то время в кругах Рады был полный раскол и непонимание, что предпринять дальше. Правительство все настаивало на проведении в жизнь своих универсалов. На местах же просто грабили и власти Центральной Рады не признавали. Немцы и австрийцы внесли новый элемент неразберихи. В то время как австрийцы в своем районе на юге Украины почти сразу занялись водворением порядка чрезвычайно суровыми мерами, немцы внутренней жизни страны мало касались, а брали то, что им нужно было, не считаясь с тогдашним украинским правительством.
Что творилось в Центральном Управлении [Рады], не поддается никакому описанию. Помню, например, что как финансовое предприятие, единственное, которое мог предложить тогдашний министр финансов, Ткаченко, — это обложить немедленно всех крупных собственников на какую-то очень большую сумму с единовременным взносом. А других мероприятий для возрождения нашей финансовой жизни он не нашел. В военном ведомстве дела обстояли несколько лучше: создавалось восемь корпусов{119}, но все это делалось теоретически и совершенно не учитывая факта прихода немцев, которые этих корпусов не хотели. Для воспитания украинских офицеров была создана офицерская школа с шестинедельным курсом{120}, но там обращалось все внимание на воспитание офицеров в украинском духе. Время, шесть недель, было далеко недостаточное для того, чтобы выработать будущих воспитателей армии, да еще в такое трудное время. Отношение между немцами и украинским правительством было довольно странное: немцы просто не считались, а украинцы, призвавшие немцев и все время писавшие об этом, не знали, как вывернуться перед народом. Вначале они доказывали, что немецкие части пришли помогать против большевиков и что, если украинцы потребуют, последние немедленно уйдут. Когда же немцам для своей армии нужно было и то, и другое, и это было неприятно местным жителям, украинцы начали говорить, что немцев призвали помещики. Вот тут я вспомнил, хорош бы я был, если бы вместо Петлюры, который шел с немцами на Киев, был я. Несомненно, что все обвинения народа на привод немцев пали бы на меня. Когда же немцы начали требовать исполнения [Берестейского] договора{121} и тут начался вопль среди народа, тогда украинские деятели пустились на всякие хитрости, лишь бы как-нибудь что-нибудь удержать из обещанного договором.