На припеве музыка стала громче, и я даже различил слова: «And I canʼt bleed / All These things done to me / Theyʼre trapped in this skin / And thereʼre wrapped around my veins».* И почему это казалось мне чем-то важным? Впрочем, черт его знает, какие там шрамы я мог навыдумывать в период, когда подростковые гормоны только начинали приходить в норму.
Женя, заметив мой взгляд, приподнял один наушник и вопросительно посмотрел на меня. Мелодия стала громче, и я понял, что это точно она.
— Что это за песня играет? —спросил я.
— Sing Of Betrayer — Beneath The Skin, — ответил он, театрально изобразив староанглийское произношение, по-змеиному шипящее на звуке «th», и снова вскинул взгляд на меня. — Неужели ты интересуешься музыкой?
— Представь себе.
— Хочешь, включу погромче?
Я покачал головой в ответ и вернулся к макету.
Какова вероятность, что она снова могла случайно появиться в моей жизни, причем и пришла откуда не ждали. У нас что, могут быть общие интересы с Женей? Не смешите меня. Единственный общий наш интерес — это видеть, как другой страдает. Но все же, как это странно.
Сроки поджимали — слишком мало было сделано, а ведь уже через пару дней пора было сдаваться на растерзание заказчику. Афоня, конечно, сделал все, что мог, но вечно выгораживать нас даже он не в силах. Для него самого этот заказ был очень важен. И я сидел и работал до отказа. К концу дня я бывал абсолютно измотан: чувствовал себя набивной куклой, из которой вытащили половину наполнителя.
С помощью кофе я мог бы сидеть и работать целые сутки, перебиваясь парой часов неровного сна в кресле, — благо, уже была подобная практика в институте во время сессий, — но охранники были категорически против. Их флегматичное «Не положено» вытаскивало из меня как за веревочку вереницы матов, которые, впрочем, благополучно разбивались об их железобетонное: «Таковы правила».
В один из таких вечеров, когда я позорно проигрывал битву за право трудиться, Женя взял мои чертежи, скатал и запихнул в тубус. Сунув его мне, он подхватил пару книг и потащил меня из кабинета, вежливо попрощавшись с охранником.
— Пошли, у меня дома дочертишь свои несчастные закорючки.
— Чего? — выдавил я, прифигевая от такого заявления.
— Найдется у меня для тебя стол и линейки, не волнуйся, — усмехнулся он. — И только не говори мне, что попрешься на другой конец города в такую темень. Это мой гражданский долг — предотвратить всякую попытку искушения бедных уличных разбойников.
Я пожал плечами. В теле неприятно ворочалась усталость и перспектива трястись в такси (метро уже, наверное, закрылось) или, не дай бог, переться пешком до дома меня отнюдь не радовала. К тому же, еще пара часов работы были бы далеко не лишними. Жил он довольно близко: в двух кварталах. Это была не их семейная квартира — та находилась в одном районе с моим домом. Возможно, Женя ее давно уже продал или сдавал.
— Ну, проходи, располагайся, — сказал Женя, скинув кеды в прихожей и провожая меня к рабочему столу, с которого смел все лишние бумаги.
Потом он куда-то исчез. Я же вытащил чертеж из тубуса, приколол его к столу и попытался собраться с мыслями. Смена обстановки меня немного сбила.
Я огляделся. Довольно опрятная комната в теплых бежевых тонах — наполовину мастерская, наполовину гостиная. Чертежный стол, за которым я стоял, стеллаж с папками всех форматов рядом. На другом конце диван с кофейным столиком, заваленным какими-то книгами и бумагами. Из комнаты вели три прохода: прихожая, широкий проем, в котором по части видимого в нем стола я узнал кухню, и закрытая дверь. Спальня, по всей видимости.
К своему удивлению, я не увидел ни фотографий на стенах, ни фотокамер: отчего-то слово «хипстер» у меня прочно ассоциировалось с любовью к фотографии. Но Женя постоянно ломал мои стереотипы. Хипстер без камеры и бороды; гей, которого все любили и уважали; раздолбай, а цитирует стихи; враг, который казался вернее друга.
От этих мыслей меня отвлекло появление самого Жени с двумя кружками кофе.
— Ну что? — спросил он, кивая на чертеж.
— Да черт его знает, — ответил я, потягивая горячий кофе. — Думаю, может еще в традициях Востока пошарить, вдруг у них там всегда дерево посреди участка и хаты на пару сотен квадратов, а мы просто тупые европеоиды и… Что это за кофе?
Я не сразу заметил мягкий густой привкус, совершенно несравнимый с чуть металлическим душком кофе из недр вредной кофеварки в конторе и уж точно не похожий на растворимый, отдававший неизменной горечью. Я даже ощущал одуряющий запах, поднимающийся из горячих кружек.