- Измена! - орал Егорка. Вокруг него собирались копейщики, пищальники, обозники.
- Да говори толком! - взмолился князь.
Егорка перевел дух, оглянулся, словно желая убедиться, много ли народу собралось, торопливо заговорил:
- На Лубянке, в Котельниках, еще в иных местах на Москве письма объявились про измену боярскую, про деньги медные. Народ лютует. Сейчас пошли двор Шорина грабить. На Красной площади лавки громят. Пойдут в Коломенское, к государю, правды искать...
Бунт! Гиль! Кропоткин лихорадочно соображал, что делать. В собиравшейся толпе он не видел ни одного урядника. Вспомнил: ушли все к литургии. Что делать?
Тем временем двор наполнялся солдатами, вооруженными и без оружия. Толпа ворочалась, голоса все громче гудели, надрываясь, гремела литавра.
И тут в голову капитану пришла дерзкая мысль, которая положила конец его нерешительности и заставила воспрянуть духом. Вот он, счастливый миг! Князь Кропоткин, капитан роты выборного пехотного полка, спасет государя от разгневанной черни. Под его командой, а не под чьей-либо другой, все роты, расположенные в Кожевниках, уйдут в Коломенское и грудью защитят царский дворец. И быть капитану Кропоткину полковником!
Он подбоченился, крикнул, пуская петуха:
- Коня! Белого!
Ему подвели оседланного меринка. Капитан взгромоздился в седло, расправил длинные усы, взрыхлил бородку:
- А ну становись! Сержанты, сюда!
Сквозь толпу продрались несколько сержантов из разных рот.
- Стройте всех, кто есть. Выводите на улицу.
Один сержант со злыми, как у ястреба, глазами, спросил:
- Куды поведешь, капитан?
- В Коломенское, братцы, в Коломенское!
- Ур-ра-а! - раскатилось хрипло, многоголосо. - Ай да князь! С нами капитан!
Воспринимая восторг солдат по-своему, князь горделиво улыбался и отдавал команды направо и налево.
Через полчаса худо-бедно собранные несколько неполных рот запылили по дороге, ведущей в Коломенское. Впереди, полный радужных надежд, ехал на белом коне капитан Кропоткин.
2
Огромная тысячная толпа двигалась к Коломенскому по другой дороге. Разгоряченные, распаленные дракой в торговых рядах на Красной площади, неудержимые в выплеснувшейся наружу ярости ремесленники, солдаты, драгуны, рейтары, молодшие посадские и черные люди скорым шагом шли к государю требовать выдачи бояр-изменников, казнокрадов, отмены пятинной деньги. Среди них мелькали одинокие стрелецкие кафтаны, цветные купеческие однорядки. Купцов вели с собой силой. Одного такого в разодранной одежде с разбитым лицом поминутно толкали в шею. Он брел, спотыкаясь, но как только замедлял шаги, получал в спину тумак.
- Двигай, гнида! - кричали ему.
- Поглядим, как он у царя насчет медных денег говорить станет.
- Тоже, поди, скопил тыщи.
Купец стонал, охал, жаловался в тесную жаркую толпу:
- Ох, разорили!.. Ох, ограбили!.. Куда ж мне теперь?..
В ответ зло смеялись:
- Ништо, еще наживешь!
- Небось по сусекам-то пропасть добра всякого.
Купец хныкал:
- В лавке, в лавке все было, православные. А ее, почитай, по бревнышку раскидали...
- Да замолчь ты, душу твою!.. Надоел.
Впереди толпы семенил коренастый нижегородец Мартьян Жедринский. Из-за пазухи у него торчал конец свернутого в трубочку подметного письма. Жедринский о чем-то оживленно переговаривался с десятским Сретенской сотни, посадским человеком Лучкой Жидким.
Потирая вспухшую скулу, вполголоса ругался Провка Силантьев.
- Будет тебе, - подмигнул ему Лунка, - наша служба солдатская - головы не сносить. А щека...
- Ты вон куды гляди, - сказал Фомка, тыча пальцем в сторону.
Одновременно с ними к воротам Коломенской усадьбы подходила вереница людей, возглавляемая трясущимся на белом коне всадником.
- Мать честная! - воскликнул Лунка. - Да это никак князь Кропоткин наших ведет!
- Эге-гей, братцы! - заорал Фомка. - Шибче шагай, не то обгоним!
- Молодец Егорка, - проговорил Лунка, - поднял-таки товарыщей. Нашей силы прибавилось.
Когда подошли к воротам, капитан Кропоткин выехал вперед, напыжился.
- Солдаты полка Аггея Шепелева здесь?
Раздались редкие отклики:
- Тута!
- А чего надоть, князь?
Кропоткин подбоченился, выставил бородку.
- Приказываю встать строем на охрану дворца.
- Хо-хо-хо-о!
- Как бы не так!
- В шею его!
Капитан растерянно замолчал. Из-под железного шишака по запыленному лицу струился пот, пересохшие губы неслышно шевелились. Ему говорили солдаты, состоявшие под его командой:
- Уйди, князь, уйди от греха. Неровен час, зашибут насмерть.
Капитан уже не различал в толпе тех, кто пришел с ним, и с ужасом соображал: "Батюшки! Да как же это я опростоволосился?.. Ведь не я, они меня сюда привели!.." Чьи-то узловатые пальцы с грязными ногтями осторожно, но сильно взяли его за запястья, и он тут же выпустил поводья. Потом он уже не помнил, как очутился на земле. Мимо проходили, посмеиваясь, мужики, посадские люди, какие-то оборванцы, солдаты из его роты и роты капитана Панфилова. Князь стоял как оплеванный, и, когда наконец полностью осознал, что произошло, чувство стыда и детской беспомощности охватило его. Ничего не видя перед собой, он доплелся до ограды, прислонился лицом к холодному камню и, опустив голову, тихо заплакал...
Навстречу толпе спешил грузноватый седеющий боярин в шелковом опашне Стрешнев. Не отступая от него ни на шаг, придерживая короткие шпаги, двигались несколько урядников из полка Шепелева. Среди них выделялся своей громадной рыжей головой Кондратий Песковский - удрал-таки в Коломенское.
Боярин бесстрашно остановился перед толпой, развел короткие руки.
- Люди московские, ай случилось что?
Мартьян Жедринский, нехорошо усмехаясь, сказал:
- Ты, боярин, дурнем не прикидывайся.
Стрешнев сжал зубы, глаза беспокойно обегали толпу. Он и сам понимал, что задал дурацкий вопрос. Опустив руки, он уставился в рябоватое лицо Жедринского.
- К государю челом бить? Нет здесь государя. Уехал...
- Брешешь, боярин! - выкрикнул Нагаев. - Сей же час доложи царю, что московский люд желает с ним побеседовать.
Стрешнев отпрянул в сторону.
- Эй, стрельцы, ко мне!
- Я тебе покажу стрельцов! - из толпы вывернулся Лунка и с клевцом в руках бросился к боярину.
Стрешнев и урядники, толкая друг друга, кинулись в ворота, заперлись. В это время раздался крик:
- Государь тут, обедню стоит в Вознесенской!
Народ хлынул к церкви Вознесенья. Обступили храм, лезли на крыльцо, карабкались по карнизам. Егорка протиснулся по лестничным переломам в первые ряды. Охрана, состоящая из десятка стрельцов, была смята, народ подступил к притвору. В густом полумраке церкви были видны лишь переливающиеся тусклой позолотой и серебром боярские и церковные одежды, поблескивали золотые росписи на стенах, лепные украшения царских врат, древний иконостас, паникадило.
Некоторое время горожане и бояре молча смотрели друг на друга.
Но вот золотисто-парчовый рой расступился, и перед Егоркой появился человек в богатой одежде. И хотя Егорка не мог разглядеть как следует его лица, он сообразил, что это - сам царь. Государь сделал еще шаг, и солдат увидел бледное лицо, на котором посвечивали бисеринки пота, вздрагивали тяжелые веки. Глаза Алексея Михайловича пробегали по лицам мужиков, но ни на ком не останавливались.
- Государь, - раздался голос Жедринского, - народ московский требует предстать перед ним.
Всколыхнулась парча на царской груди, вспыхнули лалы3. На мгновение загорелись гневом царские очи, но сразу же ласковая улыбка зазмеилась на тонких губах.