Бертин покраснел и изумленно взглянул в лукаво поблескивавшие круглые глаза старшего друга.
— Не теряйте бумаг, юный герой, и, прежде всего, — не оставляйте в официальных делах ничего, что при ближайшем рассмотрении оказывается довольно забавно задуманной комедией в стихах на тему из жизни Испании в пятьдесят седьмом году до христианской эры.
Бертин снова покраснел. Он забыл в папке, содержащей документы по делу Бьюшева, несколько страниц рукописи комедии «Феликс», в работе над которой он надеялся вновь обрести свои совершенно расшатанные творческие силы.
Это могло случиться только вчера вечером, когда он читал своему другу, сестре Софи, начало второго акта и, пьяный от радостного возбуждения, заметил, что в этих сценах, пожалуй, действительно чувствуется творческая фантазия и мастерство, какие были ему присущи в тот год, когда призыв в армию вырвал у него перо из рук.
— По-видимому, вы гораздо более знамениты, чем сами предполагаете. Я имею в виду вашу известность в Мервинске, — безжалостно продолжал Познанский. — Вчера вечером у его превосходительства чьи-то очаровательные губки пели вам хвалу. По-видимому, ваши шансы высоко стоят у сестры Барб, донжуан вы этакий.
Бертин кивнул головой, довольный, что Познанский напал на ложный след, и искусно перевел разговор с этой несколько щекотливой темы на другую, более приятную, перейдя к существу дела.
— Видел ли уже его превосходительство Бьюшева? Не следовало ли нам устроить им свидание? При известных обстоятельствах это могло бы иметь свои хорошие стороны — не для его превосходительства, конечно, а для этого злополучного парня.
Познанский громко вдохнул воздух и тотчас же согласился. Бертин понял, что нащупал правильную линию. Конечно, это не повредит: свести вместе человека столь могущественного и человека столь преследуемого.
Кроме того, его превосходительству нужны теперь развлечения. На горизонте вырисовываются какие-то важные решения, как со стороны русских, так и со стороны верховного командования, а он, лишенный здесь, в Мервинске, всякой возможности влиять на ход событий, злится по поводу своей неосведомленности.
Таким образом, военный судья вместе со своим писарем подробно обсудили, как устроить эту встречу, связав ее с затребованием Бьюшева на черную работу. Бертин отстукал требование на пишущей машинке, пользуясь хитроумным искусством переносить мысли на бумагу посредством шумной игры на клавишах, и доктор Познанский поставил свою неразборчивую, характерную для его профессии и личности подпись.
Но когда зашла речь об этом деле, его превосходительство случайно был очень сердит. Писаря его штаба, до сих пор безукоризненно выполнявшего свои обязанности, застигли вечером без увольнительной записки и доложили об этом по начальству. Собственно, в этом не было ничего такого, отчего у генерала, участника мировой войны, могли бы вздуться жилы на лбу.
Дело было в сопутствующих обстоятельствах. С формальной точки зрения факты, приведенные в дисциплинарной записке, действительно имели место. На самом же деле офицер комендатуры, по приказу местного коменданта, обходил, держа в руках свои золотые часы и поминутно щелкая крышкой, темную улицу, на которой был расквартирован дивизионный штаб; ровно в десять часов четыре минуты он задержал возвращавшегося из солдатского клуба унтер-офицера Рана и без всякой жалости доложил об этом по начальству. К сожалению, он не учел, хотя бы в своих же интересах, ни того, что штабной фельдфебель, вице-фельдфебель Понт, умеет разбираться в людях, ни того доверия, с которым адъютант, обер-лейтенант Винфрид, обычно относился к показаниям своих солдат.
Поэтому, хотя его превосходительству и было доложено о случае с унтер-офицером Раном, но одновременно были сообщены в деловом тоне и все обстоятельства, сопутствовавшие задержанию унтер-офицера, что, опять-таки в интересах штаба, придало этому делу характер скандала.
Так как война благодаря тупости военных властей создавала непомерно разбухший гарнизонный аппарат повсюду, где только имелись впереди боевые позиции, то для такого рода забав находились и время и нервы, Лихову, однако, это было не по нраву, и он решил потребовать наконец от ротмистра фон Бреттшнейдера объяснений по поводу этих строгостей. А когда генерал желает поговорить с обыкновенным ротмистром — богом для рядового солдата, для генерала, однако, лишь глиняным божком, — то это выливается порой в довольно неприятную форму.