Его посылают на работу — куда случится. В данный момент он помогает столяру-еврею, взятому комендатурой на временную работу по изготовлению гробов. Каждое утро караульный солдат открывает большой сарай, где отдыхают в течение ночи инструменты, гвозди и дерево, затем низенький Тевье Фрум, с морщинками вокруг светлых глаз, сильно поседевшими волосами и пейсами, с тронутой сединой рыжеватой козлиной бородкой, вооружается молотком и рубанком, а Гриша, который почти на голову выше низкорослого столяра, по его указанию устанавливает во дворе козлы и верстак.
Затем они приступают к работе: Гриша в штанах и заплатанной куртке из грубого серого, сильно вылинявшего местами полотна; мастер, скинув черный кафтан, зеленоватый от старости, с засученными рукавами рубахи и в штанах, засунутых в сапоги. Из-под жилета свисают четыре длинных нитяных кисточки; ибо в писании сказано: с четырех концов одежды твоей выпусти нити.
Реб Тевье — низкорослый, юркий еврей, большой балагур и шутник, в его глазах притаилась улыбка, но он в состоянии быстро перейти от смеха к негодованию, впрочем, не слишком близко принимая к сердцу и то и другое. Его утеха — водка, но не безудержное пьянство, а просто глоток-другой из плоской фляги, которую он прячет за голенище и пополнение которой возможно лишь потому, что комендатура благоволит к Тевье. Ибо перегонка и продажа водки — привилегия немцев. Поэтому шинкари-евреи сидят без дела или же занимаются тайной перегонкой водки, что удорожает драгоценную влагу.
А какая, собственно, радость человеку на земле? Отрада для души — тора, для ума — страничка гемары, отрывок из талмуда. А что же остается телу, этому коротконогому жалкому телу карлика, если даже водка будет недоступной? Селедка и без того стала драгоценностью; прежде, бывало, яйцо никак не купишь, потому что на него и монеты не было, три яйца — две копейки, а во время войны яйца вовсе исчезли. А хлеб, на что он похож, позвольте спросить? Коричневый, словно пряник, но, честно говоря, ни с чем не сравнимая дрянь. Война пожирает людей, и не только молодых, но и старых.
Мервинск — еврейский городок. В невысоких деревянных домах его больших прямых улиц и кривых переулков живут — или жили — тысячи еврейских семейств. Как и в излюбленном еврейском центре, Вильно, они составляют девять десятых населения во всех поселках, местечках, городах этого края.
Это портные, сапожники, стекольщики и слесари, плотники и извозчики, переплетчики и каретники. Это мелкие торговцы, горожане. В мирное время они жили в неописуемой нищете, в ужасающей тесноте ютились человек на человеке, вырывая один у другого заработок, пищу, словно рыбы в стеклянных бассейнах крупных рыбных магазинов. Они жили так не по своей вине, а потому что в результате политики царизма еще в начале девятнадцатого века, после раздела Польши, они были изгнаны из деревень, скучены в городах и въезд в старую Россию был им запрещен. Дети у них беспрерывно рождаются и беспрерывно умирают.
В Мервинске, как и во всем районе, евреи умирают от дизентерии. В Белостоке в этом месяце ежедневно хоронят по тридцать — тридцать пять трупов, но в Белостоке жителей значительно больше. На Мервинск поэтому приходится по четыре-пять смертей в день. Людей косит голод.
— Люди, — рассказывает Тевье Григорию, — так глупы, что предпочитают есть незрелые яблоки, чем вовсе не есть. А если наесться незрелых яблок, то и помрешь.
Тевье принадлежит к избранникам судьбы — кроме получаемой им платы, солдаты комендатуры суют ему хлеб, солдатский, хорошо пропеченный хлеб, не вызывающий расстройства кишечника и не ложащийся комом в желудке.
Все это и многое другое Тевье рассказывает Грише по-русски. Разве языки составляют какое-нибудь затруднение для еврея? Кроме того, родной еврейский язык так похож на немецкий, что с его помощью еврей в состоянии объясниться и с немецким солдатом. Конечно, ошибок немало, но все же люди понимают друг друга.
Господь бог, да будет благословенно имя его, посылает работу Тевье Фруму. Нужно столько гробов! И поскольку вся светская власть сосредоточена в данный момент в лице комендатуры, она вынуждена разрешать изготовление, гробов не только для умирающих в лазаретах солдат, но и для штатских, трупы которых, распухшие или высохшие, втихомолку выносят из дизентерийных бараков.
И вот Гриша после отъезда Бертина и впредь до его возвращения, работает в углу столярной мастерской при комендатуре, помогая стругать гробы для солдат и штатских покойников.