- Ну да, конечно… раз уж я проспорил, и у меня нет денег… должен же я как-то расплачиваться?
- Учиха, ты такой честный, прямо-таки светишься, как попка младенца, - хмыкнул Наруто, с сарказмом закатив голубые глаза.
Порой эта наивность Учихи, его доброта и желание всем помочь бесило. Он как будто бы не хотел замечать плохих людей – для него все были хорошими. Начиная с маньяков-извращенцев и заканчивая бедными старушками, которые кормят бездомных котиков на последние деньги. Все, исключительно все для Учихи были хорошими людьми, каждый имел в своём сердце, по его мнению, частичку доброты, а вся злость, распространяющаяся на окружающих, не что иное как просто нервы, которые бывают у каждого человека.
- Ну я же тебе должен… - смутился Саске, опустив глаза и как-то насупившись.
Наруто тяжело вздохнул, приложив кончики пальцев к вискам и стараясь не сорваться. Впрочем… постепенно у Узумаки в голове зрел довольно-таки хороший план… не по захвату мира, конечно, а скорее по захвату Учихи в большое, просто огромное и многогранное царство его субкультуры. Конечно, превратить вполне милого и доброго человека в отвязного и безбашенного панка, которого все бы именовали плохим парнем, не так-то будет просто. Узумаки это знал, а потому понимал, с какой сложной и практически невыполнимой задачей ему придётся столкнуться. А впрочем, Учиха сам хочет расплатиться за свой спор, так зачем упускать момент и просто показать Учихе то, что не все люди на свете добрые? Что, если открыть приятному и хорошему человеку глаза на этот мир и снять розовые очки? Узумаки прекрасно знал, как люди реагируют на его субкультуру… у всех складывалось такое впечатление, словно совершенно все панки должны валяться в грязи, кричать про анархию на каждом шагу и заниматься полнейшим развратом и насилием над людьми и животными. Однако Узумаки презирал таких: из-за подобных индивидуумов, готовых надругаться над всей субкультурой, к которой принадлежал Наруто, о панках складывался глупый и не очень приятный для самих панков стереотип. Он тяжело вздохнул, поняв, что Саске действительно будто не по себе, когда Наруто покажет ему другую жизнь…
Совершенно другую жизнь, которая открывает реальность. На приятного человека, который красив внешне, люди реагируют по-особенному: девушки начинают флиртовать, а молодые люди улыбаются. Все начинают любить его, считать своим, стоит лишь приятному юноше очаровательно улыбнуться или просто заговорить на популярные темы. Но стоит ему преобразиться в панка с разноцветным ирокезом, с пирсингом и татуировками, с вечно тяжёлой музыкой в ушах и вечно завязанных на особую шнуровку кедах, как все начинают реагировать по-другому. Открывается совершенно иная сторона жизни: отвратительная, непримечательная, угнетающая, ужасная и ранящая душу. Чтобы выделяться из серой массы людей, живущих в мегаполисе, нужно не просто надеть яркую футболку и сделать себе ирокез – нужно быть таким же особенным, как и твой внешний вид. Узумаки подозревал, что в Саске это есть, и у него не было сомнений в том, что из Учихи выйдет довольно хороший панк…
- Да, ты мне должен… - умозаключил Наруто, сдержанно кивнув. Саске тяжело вздохнул, на всякий случай перепроверив карманы своих тёмных бриджей - ничего. Ровным счётом ничего, даже ни одной монетки или какой-нибудь завалящей бумажки. Узумаки присматривался к нему, когда Учиха снова опустил глаза, то и дело вздыхая и качая головой. Судя по всему, Саске был не очень рад тому, что должен Узумаки, а тут ещё и денег не оказалось при себе… хотя почему при себе? Их, в принципе, вообще не наблюдается. Внезапно раздался щелчок пальцев, и темноволосый юноша поднял голову на своего друга, недоумённо вздёрнув бровь. – Настало время сменить имидж.
Для Саске все выражения, которые говорил Наруто именно таким тоном – хриплым, намекающим и явно не оставляющим выбора, – оставались тайной, покрытой мраком. Он не знал, как их воспринимать, потому в который раз недоумённо вздёрнул тонкую бровь. А Узумаки внезапно присмотрелся, как хорошо бы тут смотрелось серебряное кольцо, именно на этой брови…
- Ты это к чему? – он так и продолжал недоумённо смотреть на своего друга. Наруто лишь широко улыбнулся, обнажив белые зубы со слегка заострёнными клыками. Это не придавало ему устрашающего вида, вовсе нет – наоборот, делало его каким-то более привлекательным, манящим и загадочным.
- К тому, что, раз ты проиграл, я имею право запросить всё, что захочу, исключая деньги, - пожал плечами Наруто, подняв брови: - Коих у тебя, конечно, вообще не наблюдается…
- Ну да… - смутился Учиха, для полной убедительности хлопнув ладонями по пустым карманам бриджей.
«Конечно, - подумал Узумаки, - ты у меня ещё и не так хлопать будешь, когда преобразишься… ой, Учиха, сделаю из тебя такое чудо, что все оглядываться вслед будут… не зря ведь работаю в тату-салоне». Именно такие мысли посещали голову Наруто всякий раз, когда он более пристально присматривался к другу. То, что на него все будут оглядываться вслед, было неискоренимо: на любого человека, который не похож на нас и отличается хоть каким-либо фактором внешности, мы оглядываемся или смотрим вслед. К примеру, среди белой расы очень странно встретить афроамериканцев – для белых они кажутся дикими, странными, не такими, как все. Тогда чем отличается панк от простого человека? На него так же будут оглядываться и так же гадать, откуда он вылез и как таким сделался. «А ещё потом будут гадать, в какую помойку он хочет лечь», - со злостью подумал Наруто – такой стереотип о своей субкультуре он просто презирал и ненавидел. А ещё его раздражало, когда исключительно всех панков (а точнее как раз подражателей и тех, кто совершенно ничего не понимает в идеологии этой субкультуры) считают грубыми, невоспитанными и неотёсанными. Таким Учиха точно не будет – так подумал про себя Узумаки, посмотрев на Саске так, что тот даже вздрогнул: уж очень не нравился такой взгляд Учихе…
- Ну и в чём заключается моя задача? – спросил наконец Учиха, осмелившись и скрестив руки на сильной груди, тяжело вздыхая и наклоняя голову набок. – Спрыгнуть с парашютом? С высокоэтажки? – предположил он, вздёрнув бровь, отчаянно надеясь, что Наруто не предложит подобное. – Свернуть шею и познакомиться со смешным смеющимся полотенцем, а также передать привет Воланду, Азазелло и Фаготу?
Наруто засмеялся, но тут же посерьёзнел, махнув рукой куда-то в сторону:
- Учиха, ты же знаешь, что я против наркоты…
Такое заявление Наруто было не очень справедливым – Саске и сам был против наркомании и всего прочего, а также не одобрял, что всех панков принимали за людей, принимающих психотропные вещества. Он знал Узумаки, а благодаря ему и ещё нескольких ребят, чуть ли не с детства, и ему это давало основание понять, что Наруто – совершенно другой, не такой, как все остальные, кто смотрит в его сторону волком. Более того, Саске нравилось, что Узумаки не смущают подобные взгляды. Он искренне смеялся, продолжал улыбаться всем в лицо, несмотря на то, что сносил косые взгляды в свою сторону и неодобрительные качания головой.
- Хотя бы это радует, - подытожил Саске, улыбнувшись. Вообще-то, он ожидал чего угодно, но только не того, что Узумаки предложит такую вещь, как, например…
- Потому тебе нужно стать не кем иным, ка-а-а-ак… - он в задумчивости протянул это слово, возведя голубые, как небо, глаза вверх и сделав вид, что старательно думает. От такого у Учихи пошли по спине мурашки. Кем ему нужно стать? Актёром? Месяц бомжевать на вокзале? Стать психом, в конце концов? Наруто вдруг с намёком щёлкнул пальцами, коварно заулыбавшись: - Панком на целый месяц.
========== Глава 2. ==========
Скажите на милость, почему человек должен держать себя в точности так, как прочие люди, как масса, как толпа?
(Сальвадор Дали)
Вот такого Саске точно никак не мог ожидать. Мало того, для него предстояло невозможным стать панком хотя бы на один час… не говоря уже о том, чтобы стать им на целый месяц. Он не имел понятия, как Узумаки справляется с таким гнётом эмоций, которые испытывают окружающие, глядя на него с неким презрением, непониманием, изредка даже отвращением и пренебрежением. Потому для него становилось также непонятным, почему Наруто решил провести именно такой эксперимент. В чёрных глазах Учихи зародились сомнения, а в душе – горечь, некий страх, который он показывать наружу совершенно не хотел, считая проявление испуга чуть ли не за слабость.